Жизнь А. Бартошевича — пример служения делу, которое он выбрал в малолетстве и не изменял ему на протяжении всей жизни, какие бы повороты судьбы ни испытывали его на прочность. Так и просится онегинская строка: «Его пример другим наука…», но поскольку в качестве рифмы слову «наука» у Пушкина выбрана «скука», то лучше ее не вспоминать. Прежде всего потому, что наш герой точно знает, что все научные жанры хороши, кроме скучного, и может рассказать, какому количеству мудрецов приписывают эти слова.
Он вырос за кулисами Художественного театра, в нежном возрасте был представлен своем деду — легендарному Василию Ивановичу Качалову, которому, похоже, Алеша Бартошевич понравился. Его мама Ольга Оскаровна Бартошевич пришла в театр совсем юной актрисой, а когда мы с ней познакомились в конце 1960-х, она служила в МХАТе суфлером, — роль в театральном деле важная. Думаю, поэтому Бартошевич помнит тексты всех пьес, что шли в 40-50-е годы на сцене в Камергерском. Вадим Васильевич Шверубович, чья реальная жизнь окутана не меньшим количеством легенд, чем жизнь его великого отца, в какой-то момент осознал, что его сын стал не просто заметной, но и любимой фигурой в театральной жизни Москвы. Это случилось в середине 60-х, когда блестящая защита диссертации о комедиях Шекспира поразила всех, кто ее читал, исследовательской глубиной и виртуозным стилем.
Театр может быть и кафедрой, и храмом, но не забудем, что это место игры в жизнь и игры с жизнью
А. Бартошевич никогда не пасовал перед литературоведческой ученостью, — он, как человек театра, знал, что занимается веселым делом. Что театр может быть и кафедрой, и храмом, но нельзя забывать: это место игры в жизнь и игры с жизнью. Где все убитые по ходу спектакля персонажи в финале выходят на поклоны.
У него было два учителя — А. А. Аникст, отдавший изучению творчества Шекспира значительную часть жизни, и Г. Н. Бояджиев — природный человек театра, чьей специальностью был французский классицизм. В его квартире у метро «Аэропорт» собирались чудесные театральные компании. К нему 1 января по традиции приходили знаменитые актеры и режиссеры, которые творили новый советский театр. В этот день он приглашал к себе и любимых учеников. Его жена-красавица Антонина Николаевна устраивала будущие семейные союзы для его аспирантов и молодых педагогов. Именно в этом доме мы и подружились с А. Бартошевичем во второй половине 1960-х, когда определялась моя театроведческая судьба.
К тому времени стало понятно, что пианистом в ресторане мне не стать, и родилась другая мечта — стать профессором ГИТИСа. Думая, что она была и у А. Бартошевича, и у его друга В. Силюнаса, который защитил диссертацию под названием «Проблемы чести в комедиях Лопе де Веги». Они и по сей день идут вместе по жизни, даже руководят одним театроведческим курсом. В 60-70-е годы в ГИТИСе преподавали выдающиеся мастера, прямые ученики К. С. Станиславского — М. О. Кнебель, Ю. А. Завадский, И. М. Раевский, П. А. Марков. Здесь работали более молодые А. А. Гончаров, А. В. Эфрос, Л. Е. Хейфец… Преподавание было не только миссией и увлекательным делом: оно давало материальное обеспечение, которое позволяло не отвлекаться на побочные заработки. В этой атмосфере вырастали не только педагоги, но и ученые: достаточно назвать «Историю зарубежного театра» в девяти томах, которая и поныне, при всех обязательных марксистско-ленинских ритуалах, не утратила своего значения.
В этой среде А. Бартошевич стал любимым педагогом многих поколений театроведов и ученым с мировым именем, чье суждение было важно не только для отечественных, но и для зарубежных практиков сцены. Никто не мог оспорить его избрание заведующим кафедрой истории зарубежного театра, никто не сомневался, что он бесценное приобретение Государственного института искусствознания.
Преподавание в вузах искусств превратилось в волонтерство — оно оплачивается символически
Когда в начале 90-х преподавание в вузах искусств по существу превратилось в волонтерство, которое оплачивалось (и оплачивается по сей день!) почти символически, он продолжал заниматься тем же, что было смыслом его жизни. Не размениваясь на побочные заработки, который предлагал новый культурный рынок. Он сохранил миссионерство, служение «жизни человеческого духа» в высшем и благороднейшем смысле этих слов. Поменяв род занятий на рубеже 80-90-х годов, смотрю на него с восхищением. Впрочем, без зависти, так как точно понимаю, что у меня никогда не получится сосредоточиться лишь на занятиях наукой и преподаванием. Для этого надо быть Алексеем Бартошевичем, Видасом Силюнасом, Анатолием Смелянским или Борисом Любимовым. Моими дорогими товарищами, которые не изменили себе в своем призвании педагогов и ученых.
Неделю назад обещал читателям «РГ» вернуться к проблемам художественного образования. Эти заметки о выдающемся педагоге и ученом проясняют одну из наиболее болезненных сторон нынешнего положения вещей. Сегодняшним преподавателям нужно обладать стоической готовностью жить бесконечно скромно, если они решили посвятить себя лишь преподавательской деятельности. Либо считать работу в вузе лишь одним из множества других занятий, что не может не отражаться на качестве подготовки студентов.
Чтобы выбрать первый путь, нужно быть Бартошевичем. А это удел избранных.