Кадры затертой, старой хроники. За роялем девочка — кажется, тут она уже в консерватории, но с этим ростом, метр сорок девять, с этим детским личиком она и в девяносто выглядит, как «девочка». Голос за кадром: «Это еще никому не известный композитор. За роялем сам автор Аля Пахмутова». Преподаватель — девочке:
- — Ну, хорошо, Аля. А не слишком ли у тебя далекая модуляция здесь в конце?
- — Вы говорите вот об этой фразе?
- — Да-да.
- — Хорошо, я ее исправлю».
Сюжет короткий. Что потом? У каждого по-своему. Ведь каждый, вспомнив Пахмутову, перебирая ее песни, начинает перелистывать не отвлеченную «историю», а собственное прошлое. У каждого, куда ни повернись, выходит: что ни песня Пахмутовой — то какая-то страница из семейного альбома, собственная жизнь.
Тридцатые годы движутся под мелодии Дунаевского. Послевоенные — скорее Соловьев-Седой. А вот с пятидесятых — Пахмутова. То есть композиторов, конечно, много, и великих, и любых, и любимых. Но так, чтоб спеть огромную эпоху, — это по нотам большого композитора, маленькой Пахмутовой.
Она писала и произведения — вроде Концерта для трубы с оркестром ми-бемоль минор, который в наше время исполняют чаще где-нибудь в Америке. В семидесятых даже ставили балет на ее музыку в Большом театре. Да что нам от того?
Зачем нам знать и перечитывать, как четырехлетнюю Алю Пахмутову за фортепиано усадил в Бекетовке под Сталинградом ее самоучка-отец, который в свободное от лесозавода время освоил кроме фортепиано, скрипку, балалайку и даже арфу. Или про то, что в пять лет Аля написала фортепианную пьеску «Петухи поют». Что в девять лет играла с папой Моцарта и пела по госпиталям в войну (в 13 лет), играя на аккордеоне.
Что от того, что Пахмутову с Добронравовым свел случай — в «Пионерской зорьке» на радио: написали песенку к каникулам для школьников — про «Лодочку моторную». Ну было и прошло. Зачем вдруг кто-то начинает вспоминать какие-то истории из своей жизни, про свои каникулы. Ну что за ерунда.
Или о чем сегодня может говорить тот факт, что некий итальянец (тогдашний посол в СССР) обомлел от «Беловежской пущи», которую исполнил Большой детский хор Всесоюзного радио — так, по его словам, пел только Миланский детский хор песню Ave Maria, и ничего лучше этих двух песен он не слыхал? Сентиментальность — это все позавчерашнее.
Вот еще факт — про то, что песню «Нежность» Пахмутовой вовсе не хотелось писать (а для кого, для «тетки, которая приехала на рынок мясом торговать»?). Потом увидела в отснятых кадрах «Трех тополей на Плющихе» Доронину, глаза Ефремова («пришла большая любовь, которая не принесет ему счастья»), — и от «Мосфильма» до такси придумала мелодию. Зачем нужны эти подробности?
Кадр из кинофильма «Три тополя на Плющихе». Фото: kinopoisk.ru
Нет уж, давайте скажем откровенно: что за фильм «Девчата» снял когда-то (в 1962-м) режиссер Чулюкин? Где правда жизни? Почему нас усыпляют лживой песней про «хороших девчат, заветных подруг, приветливые лица, огоньки веселых глаз»? Разве сравнится это устаревшее творение композитора Пахмутовой с мощью современного хита, который обнажает драматизм сегодняшней, передовой эпохи силиконовых долин — ну, сопоставьте для наглядности этих приветливых старушечьих девчат с героиней нашего времени, душа которой не поет — кричит: «Я беременна, но это временно». И даже больше: «Ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже» — а он, по-видимому, не целует, и за этим драматизм, Шекспир. Слащавости остались в прошлом, все эти неполиткорректные белые гетеросексуальные «ребята», которым почему-то «было б скучно, наверно, на свете без девчат». Очевидно же — ушедшая эпоха.
<rg-embed data-id="371799" code="»>
«Обидно, — говорила Пахмутова, — что о Зое Космодемьянской в настоящее время иначе как о психопатке не говорят». Можно ее понять — но чего она хотела? История — это не то, что есть на самом деле, она живет в воображении продвинутых художников: если не хочешь отставать от времени — воображай получше. Даже не так: воображай по правильным лекалам.
У Пахмутовой, между прочим, была еще такая песенка — про «Пейте, дети, молоко, будете здоровы». Как можно в наше время обманывать народ таким вот бодрым оптимизмом. Что обиднее всего — поют, поют. Кругом поют, напевают — не отдавая себе отчета — песни Пахмутовой. «Под крылом самолета о чем-то поет» — ну как же, как же. «Будет небесам жарко». «Мы верим твердо». Да ни во что давно уже не верим. То есть верят — ретрограды. Уходящие натуры.
Если про песенки, то лучше петь на «инглиш». В «лучшем (как уверяют) музыкальном проекте страны» не очень любят старомодных. Пахмутову, что ли, петь? — это пускай народ, который где-то с этой стороны экрана. А если про кино — калька с «голливуда». Поколение другое, и зрителей, и творцов кино: историю учить по фильму «Дылда». «Эту» окружившую страну следует видеть лишь глазами скроенного по таким же абсолютно «правильным» лекалам фильма «Бык». «Киноиндустрия» отражает атмосферу — как и эстрадно-музыкальный мир. Из этого не вырастишь по-настоящему великого отечественного искусства? А зачем? Если задача — получить китайского Армани.
Песни Пахмутовой, при всей их простоте, — территория смысла, мировоззренческого, личного. Оттого цепляющего всех. Кино «Застава Ильича» не тем было важно, что лежало на полке, а тем, что несло в себе заряд идей, которые были важны для двух поколений. О песнях спорили всерьез. Идеи и сюжеты фильмов обсуждались в школах, о них писали сочинения, шла волна. Ролана Быкова завалили после «Чучела» мешками писем. Дело не в ностальгии, не в тоске по прошлому совсем — но песни, фильмы, мысли, что рождались в головах у зрителей, в конечном счете были не про глухую злобу к собственной стране. От них хотелось жить. Они всегда были о чем-то большем.
А от сегодняшних не то что жить не хочется. Просто слушатели, зрители, как рыбы на берегу, хватают воздух ртами — а там нет кислорода. Большая, подлинная индустрия музыки или кино, как ни странно, невозможна без иллюзии, которая учила бы, чтобы хотелось жить. Не в иллюзорной загранице, а дома, у себя. Без того, без подлинной иллюзии, без вдохновения не выйдет ни великой культуры, ни великого слушателя-зрителя. Предбанник Голливуда — может быть.
«Веселые ребята», «Волга-Волга», да те же «Девчата» — все это принято считать искусством уходящим, неправдивым, скрывающим кошмар такого-то режима. А между тем из этого всего и выросли великие кино, литература, песни. Парадокс? Ну просто надо вдуматься — что несовременно. Любимым фильмом Осипа Мандельштама был идейный, гениальный фильм «Чапаев» — поэт на этот фильм ходил не раз. Как же так? Куда тут приложить воображение продвинутых художников, которые воображают жизнь при помощи напалма.
Та Аля Пахмутова — в старой хронике — еще не знает слова «хит». Она напишет просто песни, которые все будут петь. Вчера, сегодня. Да и завтра. В одном из интервью Пахмутова рассуждала: «Дело не в том, что артистам эстрады говорят: «Пой нарочно про грязь». Но, оказывается, это возможно и прибыльно. Еще говорят: «Зато свобода!» Мне не нужна эта свобода. Знаете, почему? Если разрешается все, то ни один мальчишка не будет мыть шею, вообще не будет умываться, есть будет только шоколад и курить с трех лет. Можно написать песню «Танго кокаин», «Убей мою подругу» или даже «Убей мою маму». Но почему это передают? Значит, это кому-то нужно».
Она, конечно, не про «заговор» — она про состояние мозгов. Про ценности. Чтобы судить, сначала надо осознать, что для нас как общества, страны есть жизненные ценности. Чтобы логика законов, правил и всего, чем движется общественная жизнь, были основаны на внятном и понятном договоре: что такое хорошо и что такое плохо? Без этого не будет ни великих песен, ни великого искусства. Парадокс на парадоксе.