Битва, которую сейчас ведет наш народ с нацизмом, не только украинским, но и мировым, не похожа ни на батальные картины времен Гражданской войны, ни на фильмы о генеральных сражениях Великой Отечественной, которые мы смотрели мальчишками. Но даже в этом «другом» конфликте герои те же, что были и будут всегда — солдаты России.
Реальность — не всегда правда
Как это ни странно, но настоящий, сегодняшний, конфликт не всегда похож на то, что мы сами о ней пишем и снимаем, хоть стараемся, по мере возможности, всегда это делать правдиво и честно.
И знаете, лично для меня, настоящая суть происходящего ощущается даже не во время командировок в зону СВО. Здесь адреналин зашкаливает от опасности, и ты превращаешься в солдата, «пыль полей», которому надо слушать небо, укрываться от минометного обстрела, судорожно цепляться за башню «бэтэра», но в это время ещё делать фото/видео и прикидывать в голове, как поэффектней подать репортаж. Это, конечно, реальность, но не вся правда.
Та часть правды, которая нам, обычным людям, ближе и понятнее — в госпиталях и больницах, где выхаживают наших солдат, получивших ранения и увечья. Попадая туда, просто физически ощущаешь общность с этими людьми: ранеными, искалеченными, но при этом настоящими, живыми, непокоренными и абсолютно своими. Возникает чувство неистребимой единой силы великого народа. Силы, которая рождается прямо на наших глазах.
А ещё в госпиталях можно услышать столько рассказов о «боях-товарищах», что писать не переписать. И за каждой такой историей — судьба человека…
«Увидишь парня без руки, но с улыбкой — это наш Миха»
До нашей личной встречи в петербургском госпитале Михаила Агафонова я видел только на фотографиях. В каске, «бронике», с автоматом или пулеметом. В окопе или блиндаже он всегда улыбался, а его довольно окладистая рыжеватая борода каким-то странным образом лишь подчеркивала его внутреннюю доброту.
Разговаривая с ним по телефону и договариваясь о встрече, думал, узнаю ли я его среди бойцов, лежащих в палате вместе с ним. Но как только вошел в госпитальный кубрик, тут же понял, что вот он — Михаил. Бороды нет, нога схвачена стальными хомутами аппарата Илизарова, из-под рукава футболки выгладывает культя правой руки, но улыбка его — настоящая и добрая.
— Присаживайтесь, — Михаил кивнул головой в сторону стоявшего рядом стула.
— Ну ты как? — спросил я, — Рука болит?
Поняв, что сболтнул глупость, попробовал выкрутиться, дескать, бывают всякие там «фантомные» боли.
— А что ей болеть. Её уже нет. Вот нога побаливает. Помимо переломов там ещё осколки торчат, — не снимая с лица улыбку, ответил на мой вопрос Михаил, — Недавно один осколок вышел. Так я его сам и выдернул. Похоже, от РПГ железяка, а остальные сидят крепко.
— Я тебя таким и представлял. Только на фотках ты с бородой и улыбкой, а сейчас бороды нет, но улыбка та же. Мне, кстати, так в батальоне и сказали: «Заметишь парня без руки, но с улыбкой — это наш Миха».
«Поломан, но не сломлен»
Разговор с бойцом сразу заладился. Михаил рассказал, как ему не принесли повестку на мобилизацию осенью 2022-го, но он решил, что доведет до конца дела на «гражданке» и всё равно уйдет на СВО.
— Мама не знала, что я собираюсь, а старший брат был в курсе. Он у меня в Чечне повоевал срочником, ранение получил, — рассказал Михаил, — Но не отговаривал, хоть у самого тяжелые травмы на «память» с той войны остались. Поддержал. Понял, что мне это надо. Я-то в мирной жизни промышленным альпинистом работал. Работа мне нравилась. А теперь точно не получится. На одной руке высоко не вскарабкаешься. Вот подлечусь, протез освою и пойду к своим.
— Куда? — переспросил я
— В «Легион». Мне есть, что молодым рассказать. Я же как никак оператор ПТУР. Могу инструктором служить. Как думаешь, возьмут? — спросил боец.
— Должны. В армии сейчас работа есть для всех, — уклончиво ответил я, — А ты давно служишь?
— Уже третья командировка. Первая «Вагнер», затем доброволец в донбасских формированиях и эта, самая короткая, из-за ранения, в батальоне «Легион W», — с гордостью сообщил Михаил, — Если бы не это, — боец кивнул на культю, — Сейчас бы «гасил» с ребятами танки и блиндажи «немцев». Вот как я думаю, что, если поломан, но не сломлен — всё должно получиться. Ведь так?
Эту мысль надо обязательно записать, подумал я про себя, и утвердительно ответил: «Так и есть!»
На охоту за танком с тачкой и велосипедом
Разговор с Михаилом по душам постепенно перешел к разговору о том сентябрьском вечере, когда он врукопашную схватился с украинским дроном-камикадзе. Это был монолог. Вопросов я не задавал, а просто слушал.
— Нас с Арсланом, это позывной моего товарища, сняли с позиции и отдали приказ переместиться на южный фланг от Часова Яра, чтобы подловить танк «немцев», который уже несколько дней кошмарил наши позиции, — начал рассказ Михаил Агафонов с позывным Мешкет, — Мы добрались до точки, сдали свой «Фагот» и получили ПТРК «Корнет». Предстояло работать на большой дальности, и «Корнет» для этого самое то. Он наводится по лазерному лучу, поэтому возможностей маневра с ним больше, чем с «Фаготом» на проволоке или менее дальнобойным «Метисом». Им я, кстати, разнес свой первый украинский блиндаж тоже на этом направлении, но ещё в весной 23-го.
Сейчас предстояла охота на танк, поэтому к выходу готовились основательно. В засаде можно было просидеть и день, и неделю, тут предсказать сложно. Поэтому брали с собой воду, продукты, БК на 15 дней. Уходило нас на задание четверо: два расчета «птуристов», чтобы работать круглосуточно. Время выхода выбрали по серости, чтобы успеть проскочить хоть часть опасного участка, пока не вылетели «немецкие птички».
Нагрузились по полной. Впереди Клещ со станиной «Корнета» на спине, затем Федя с тепловым прицелом, следом Арслан с велосипедом, к которому приторочили два ракетных тубуса, и замыкаю колонну я. У меня тачки, типа как бабушки за продуктами ходят, и на ней «голова» от ПТРК.
Зрелище, конечно, если со стороны посмотреть, прикольное. Вроде на БЗ (боевое задание) идём, а выглядим, как туристы.
Время остановилось между жизнью и смертью
Михаил замолчал. Я оторвал глаза от блокнота и увидел, что он, зажав коленями бутылку с водой, отворачивает крышу, а затем жадно пьет прямо из горлышка. «Наверно, разволновался», — подумал я. Но Мешкет, ловко управляясь одной рукой, закрутил пробку и продолжил рассказ.
— Я качу тачку, а она скрипит на всю ивановскую. Вот, думаю, непруха. Но бросать не стал: на руках бы «башку» от «Корнета» не допер до позиции. Кстати, потом на этой тачке меня раненого тоже катили. Так что тачечка пригодилась.
Прошли вторую контрольную точку и совсем стемнело. Двигаемся по дороге дальше. Кругом разбитая техника из темноты выплывает. Велик тарахтит, тачка скрипит, сами пыхтим под грузом, но что-то мне подсказало обернуться. Прямо за мной метрах в пятидесяти разворачивается «камик».
— Не поверишь, — обратился он ко мне, — Но стало происходить что-то необычное. Время словно начало растягиваться, почти останавливаться, как в кадрах замедленного фильма. Я отчетливо всё помню. Камикадзе развернулся, включил фонарик, качнулся из стороны в сторону в готовности атаковать. Он смотрел на меня, а я на него.
«Камикадзе смотрел мне в глаза, и я понял, что бить надо первым»
Русский боец и украинский камикадзе вглядывались друг в друга, как боксеры на ринге: дрон знал куда бить, а Мешкет внутренне знал, что будет делать.
— Я даже не думал, я именно «знал» каждое свое последующее движение по долям секунды, — продолжал рассказ боец, — Он рванул вперед, а я прыгнул ему на встречу, как в волейболе, когда в падении отбивают мяч. Я почему-то так тогда и подумал. Я видел все свои движения словно со стороны. Секунды растянулись, как резиновые. Ударил «камик» в падении кулаком. Взрыв. Я лечу. Вижу свою оторванную руку, вижу, как дрон падает метрах в десяти от меня и взрывается второй раз. Вспыхивает трава. А дальше время вернуло свой ход. Кровь с меня хлыщет. Всё вокруг пылает.
Товарищи Михаила поняли, что их атаковал дрон, только когда обернулись на взрыв и увидели окровавленного Мешкета. Понимая, что за ними вот-вот начнется охота, они потащили раненого в стоявший рядом разбитый корпус «вэсэушного» бронетранспортера.
Рука Михаила была оторвана, ноги и тело посечено осколками, но он был в сознании и, как говорит, боли почти не чувствовал. Ему наложили жгуты, перевязали и стали ждать, когда закончат кружить слетевшиеся со всех сторон украинские «стервятники».
Вернусь и отдам все долги нацикам по полной
— Очень повезло, что загорелось от взрыва поле, — уточняет герой, — Ночь, огонь, в тепловиках укропских «птиц» всё красное, и нас не видно. Когда «суета» в небе улеглась, ребята ушли дальше, а я их ждал. Знал, что меня не бросят. Так и вышло. Где-то через час вернулись и потащили меня к точке эвакуации. Дойти с первого раза не удалось. Опять «птицы» начали кружить. Укрылись в разбитом блиндаже и просидели до утра, пока не засерело. За это время крысы отгрызли мне палец на оторванной руке. Но боли я не чувствовал, рука висела только на сухожилиях. Хотели сами отрезать, но не решились. До точки эвакуации меня везли уже на той самой «бабушкиной» тачке. Пока не потерял сознание, помогал ребятам, отталкиваясь ногой.
Нашим ребятам повезло, бандеровские дроны проспали начало выхода группы, и товарищи Мешкета дотащили его от блиндажа до точки эвакуации. Сдали медикам и ушли втроем выполнять боевое задание.
— Пишут, что сожгли украинский танк, — с гордостью за товарищей рассказал Михаил, — Молодцы! Вот сделают мне новую руку. Вернусь и раздам нацикам все долги по полной программе.
<!–Расположение: –>