Авторы экспозиции отказались от грома фанфар и литавр, как это звучит в увертюре к “Руслану и Людмиле”, а сделали выставку-размышление о том, как гениальные дилетанты, движимые большими идеями, создают великую музыку.
Слово “дилетант” сегодня оскорбительно – между тем в начале 20-х годов XIX века, когда выпускник Благородного пансиона Михаил Глинка писал свои первые пьесы, профессиональных композиторов было мало: они служили, писали на заказ, умеряя творческие амбиции. А вот гости и хозяева столичных салонов музицировали и сочиняли в свое удовольствия, благо в каждом доме стоял рояль, на котором многие играли так же хорошо, как говорили по-французски. В “Музыкальном салоне”, первом зале выставки, стоит рояль князя и писателя Владимира Одоевского, в доме которого бывали Глинка, Гоголь, Крылов, Вяземский. Почти в каждой гостиной были часы, украшенные античными сюжетами, наподобие тех, что украшают камин “Музыкального салона” – когда-то эта позолоченная “Колесница Телемаха” стояла на камине дома в родовом имении Глинок.
На одном из салонов Глинка поделился с поэтом Василием Жуковским идеей создать национальную оперу – и поэт предложил автору оркестровых пьес, чающему взяться за эпический жанр, сюжет о подвиге крестьянина Ивана Сусанина и спасении Михаила Романова от польских интервентов.
“Иван Сусанин”, народная опера К. Кавоса” – толстая книжка с таким названием под стеклом витрины. Сюжеты для опер были наперечет, и произведение композитора и дирижера Катерино Кавоса с успехом шло на императорской сцене. Но, оценив партитуру Глинки, Кавос попросил снять свое произведение из репертуара и встал за дирижерский пульт петербургского Большого театра дирижировать “Жизнью за царя”. В коллекции музея отыскались эскизы декорации Роллера с самой первой постановки оперы, Санкт-Петербургский музей театрального и музыкального искусства передал на выставку малиновый кафтан артиста массовки “Жизни за царя” и платье главной героини оперы “Руслан и Людмила”.
Монументальная быль сходится на выставке с волшебной сказкой, строгие контуры саврасовского Ипатьева монастыря соседствуют с пестрым убранством дворца Черномора на эскизах Гартмана и Коровина. Важнейший раздел выставки “Свои” и “Чужие” подчеркивает: в операх Глинки много таких противопоставлений, и это отмечали художники постановок, используя монументальные формы в сценических решениях “своих”, а аскетичные или, наоборот, излишне витиеватые, орнаментальные помогают зрителю понять: здесь – “чужие”. В “русских” сценах “Жизни за царя” акцент делается на духовное начало, тут доминируют церкви, как, например, на литографии к “Жизни за царя” Бредова. И каким-то холодом веет от его же работы “Роскошный бал в Польше”.
Следующее противопоставление – мудрецы и глупцы. За мудреца выступает Боян из “Руслана и Людмилы” на эскизе Головина из фондов Музея музыки, а полная ему противоположность – старец-колдун Финн, или Фарлаф, символ глупости.
Оценив партитуру Глинки, Катерино Кавос снял свое произведение из репертуара и встал за дирижерский пульт
Иван Сусанин на полотне Худоярова – самый, пожалуй, яркий экспонат последнего раздела выставки “Здесь русский дух…”. Глинка первым вывел на сцену героя-простолюдина, ввел в музыку русскую песню, художники создавали созвучные живописные образы – стены этого зала украшают репродукции и литографии Венецианова и Гуна, народные костюмы из коллекции музея
“Наша выставка – это попытка порассуждать о том, как Глинка, ломая традиции, стирая грани между музыкальным искусством и искусством в целом, переосмыслил народную культуру”, – говорит сокуратор выставки, старший научный сотрудник Санкт-Петербургского музея театрального и музыкального искусства Лидия Адэр. – Мыслители, ученые, художники того времени пришли к необходимости вспомнить национальные традиции, раскрыть глаза на многовековую историю нашего государства, которую мы забыли и только сейчас начинаем осмыслять”.