Авторы экспозиции отказались от грома фанфар и литавр, как это звучит в увертюре к «Руслану и Людмиле», а сделали выставку-размышление о том, как гениальные дилетанты, движимые большими идеями, создают великую музыку.
Слово «дилетант» сегодня оскорбительно — между тем в начале 20-х годов XIX века, когда выпускник Благородного пансиона Михаил Глинка писал свои первые пьесы, профессиональных композиторов было мало: они служили, писали на заказ, умеряя творческие амбиции. А вот гости и хозяева столичных салонов музицировали и сочиняли в свое удовольствия, благо в каждом доме стоял рояль, на котором многие играли так же хорошо, как говорили по-французски. В «Музыкальном салоне», первом зале выставки, стоит рояль князя и писателя Владимира Одоевского, в доме которого бывали Глинка, Гоголь, Крылов, Вяземский. Почти в каждой гостиной были часы, украшенные античными сюжетами, наподобие тех, что украшают камин «Музыкального салона» — когда-то эта позолоченная «Колесница Телемаха» стояла на камине дома в родовом имении Глинок.
На одном из салонов Глинка поделился с поэтом Василием Жуковским идеей создать национальную оперу — и поэт предложил автору оркестровых пьес, чающему взяться за эпический жанр, сюжет о подвиге крестьянина Ивана Сусанина и спасении Михаила Романова от польских интервентов.
«Иван Сусанин», народная опера К. Кавоса» — толстая книжка с таким названием под стеклом витрины. Сюжеты для опер были наперечет, и произведение композитора и дирижера Катерино Кавоса с успехом шло на императорской сцене. Но, оценив партитуру Глинки, Кавос попросил снять свое произведение из репертуара и встал за дирижерский пульт петербургского Большого театра дирижировать «Жизнью за царя». В коллекции музея отыскались эскизы декорации Роллера с самой первой постановки оперы, Санкт-Петербургский музей театрального и музыкального искусства передал на выставку малиновый кафтан артиста массовки «Жизни за царя» и платье главной героини оперы «Руслан и Людмила».
Монументальная быль сходится на выставке с волшебной сказкой, строгие контуры саврасовского Ипатьева монастыря соседствуют с пестрым убранством дворца Черномора на эскизах Гартмана и Коровина. Важнейший раздел выставки «Свои» и «Чужие» подчеркивает: в операх Глинки много таких противопоставлений, и это отмечали художники постановок, используя монументальные формы в сценических решениях «своих», а аскетичные или, наоборот, излишне витиеватые, орнаментальные помогают зрителю понять: здесь — «чужие». В «русских» сценах «Жизни за царя» акцент делается на духовное начало, тут доминируют церкви, как, например, на литографии к «Жизни за царя» Бредова. И каким-то холодом веет от его же работы «Роскошный бал в Польше».
Следующее противопоставление — мудрецы и глупцы. За мудреца выступает Боян из «Руслана и Людмилы» на эскизе Головина из фондов Музея музыки, а полная ему противоположность — старец-колдун Финн, или Фарлаф, символ глупости.
Оценив партитуру Глинки, Катерино Кавос снял свое произведение из репертуара и встал за дирижерский пульт
Иван Сусанин на полотне Худоярова — самый, пожалуй, яркий экспонат последнего раздела выставки «Здесь русский дух…». Глинка первым вывел на сцену героя-простолюдина, ввел в музыку русскую песню, художники создавали созвучные живописные образы — стены этого зала украшают репродукции и литографии Венецианова и Гуна, народные костюмы из коллекции музея
«Наша выставка — это попытка порассуждать о том, как Глинка, ломая традиции, стирая грани между музыкальным искусством и искусством в целом, переосмыслил народную культуру», — говорит сокуратор выставки, старший научный сотрудник Санкт-Петербургского музея театрального и музыкального искусства Лидия Адэр. — Мыслители, ученые, художники того времени пришли к необходимости вспомнить национальные традиции, раскрыть глаза на многовековую историю нашего государства, которую мы забыли и только сейчас начинаем осмыслять».