В России «Живый в помощи Вышняго…» — так по первым словам у нас чаще называют 90-й псалом — это непременная молитва во время войн, в болезнях, в тревоге за близких, в ситуациях, когда помощи ждать неоткуда. Вот как поясняют древний псалом святые: «В беде люди начинают искать помощи и покровительства других, более сильных людей, но нет в бедствиях лучшего прибежища, чем покровительство Бога. Ведь тот, кто полагается на Божие попечительство, тот и будет иметь Его защиту. Потому что если Бог за нас, то кто или что против нас?»
«Живый в помощи Вышняго…» была одной из постоянных молитв Суворова. «Идя в бой, читайте 26-й, 50-й и 90-й псалмы, и вас не возьмет ни пуля, ни сабля!» — учил своих воинов Ушаков. Слова молитвы звучали не только перед боем, их шептали жены и матери воинов, испрашивая победы и возвращения близких домой. С начала XX века пошла традиция: листок с молитвой верующие матери и бабушки зашивали в гимнастерки мужьям, сыновьям. Сохранились свидетельства, как молитва спасала наших воинов — атеистов, коммунистов! — во время Великой Отечественной. Сегодня у нас в «РГ» три истории о чудесной помощи по молитве «Живый в помощи Вышняго…».
* * *
«Осенью 41-го мне было семь лет, моей сестре Сонечке пять. Так получилось, что в эвакуацию в Актюбинск мы уехали только весной 42-го, поэтому страшную осень и зиму первого года войны были в Москве. Мой папа Глушков Андрей Федотович, несмотря на слабое зрение, добровольцем пошел в ополчение. Там и погиб. Моя мама Александра Филипповна, врач, все время проводила в госпитале, и мы с Сонечкой оставались с бабушкой — Натальей Тимофеевной. Бабушка была из крестьянской семьи и перебралась к нам в Москву от голода конца тридцатых из Брянской области.
Воспоминания о войне у меня обрывочные. Как началась война, почему-то не помню, но зато хорошо помню чувство голода и то, как осенью 41-го ездили с бабушкой на поля собирать капустные листья. Поля находились где-то в районе Сокола. Хорошо помню запах и вкус этих листьев — мы их очищали от гнили и ели, подмерзшие, а бабушка варила из них щи, очень вкусные. Помню, как всю осень говорили про какого-то Гудериана: «Гудериан подошел к Туле, Гудериан подползает к Москве…» У меня, ребенка, это слово «Гудериан» почему-то ассоциировалось с какой-то огромной змеей — аспидом, я видела таких в книжке.
Помню, как однажды мы с бабушкой были по делам в центре, и вдруг пошел снег, и снег был черный. И женщина, проходившая мимо, каким-то срывающимся на визг голосом запричитала: «Господи, пришел конец света!» Помню, как бабушка, сердитая, крепко схватив меня за руку, сказала: «Никто не знает ни дня, ни часа. И даже если ангел с небес начнет возвещать конец света, да анафема ему будет». Сейчас я знаю: это были слова из Евангелия. Мы быстро вернулись домой. В тот день я и выучила «Живый в помощи Вышняго…». От недоедания память у меня в детстве была плохая, мне с трудом далась даже таблица умножения, но молитву я запомнила. Бабушка заставила нас с Соней ее повторять, пока мы не выучим. С тех пор мы каждый вечер молились. И еще: бабушка строго-настрого наказала, чтобы мы об этом никому не говорили.
За капустными листьями мы ездили почти всю осень. Однажды соседка сказала, что Гудериан подошел совсем близко, он в районе метро «Сокол», прямо у наших капустных полей. В тот вечер мы долго молились, бабушка, думаю, всю ночь: как сейчас вижу ее, стоящую перед иконой на коленях. А ночью ударил мороз. И техника Гудериана встала. У меня, ребенка, было такое чувство, что это потому что мы — я, Сонечка и бабушка — молились. А бабушка с утра была настолько просветленной, радостной… Я еще раз видела ее такой — когда из ссылки вернулся ее старший сын Валериан.
Она нам сказала, что в тот день, когда Гудериан встал под Москвой, был большой праздник — Введение во храм Пресвятой Богородицы. Потом 90-й псалом помогал мне еще не раз. Бабушка скончалась во сне в 56-м, когда я уже закончила институт. С войны из пятерых бабушкиных сыновей вернулся только один».
Глушкова Наталья Андреевна.
* * *
«В ряды Красной армии меня призвали в декабре 41-го. Когда уходил на фронт, мама дала мне листок с написанной от руки молитвой «Живый в помощи Вышняго…» и велела зашить ее в гимнастерку. У многих солдат эта молитва была зашита. У кого в гимнастерку, у кого в подклад шинели. В народе молитву называли «Живые помощи» или «Живые помочи», «Помощи солдата». Знали, что она творит чудеса.
Меня она спасала не раз. Как-то подвозил снаряды, и тут бомбежка. Решил укрыться вместе с лошадьми — под навесом около дома было свободное место, но один из офицеров, стоявших там, начал кричать: «Куда ты со снарядами! Назад, назад поворачивай!» И только я отъехал назад, на голое, неприкрытое место, как в дом прямым попаданием упал снаряд. Никого в живых не осталось…
До 44-го молитва всегда была со мной, а потом потерялась. Нас повели в баню и от вшей всю одежду собрали в бак для кипячения. Я молитву успел отпороть, но, когда мы парились, началась атака, и листок я потерял. Но молитва эта, я считаю, у меня уже была в сердце. Когда в 44-м ранило, пока был в сознании, молился. Врач потом сказал, что я в рубашке родился. Закончил войну в Германии, на Эльбе. Прошел через Сталинград, Курскую дугу, был ранен, но домой к маме вернулся живым, да еще и с боевыми наградами — ну чем не чудо?»
Петр Егорович Завьялов.
* * *
«Я родился 4 февраля 1942 года в Москве. Моя мама, Анастасия Ивановна, умерла, когда мне не было и года, у нее был порок сердца, ей было двадцать два. Папу забрали на фронт в августе 41-го, погиб он в 44-м, и воспитывал меня мой дедушка — Павел Степанович и его сестра, я ее называл тетей Раей. От мамы у меня осталось только две вещи. Фотография, где они с отцом — как раз в день знакомства: молодые, веселые, влюбленные. Это был апрель 1941 года. И листок с молитвой «Живый в помощи Вышняго…». Бумага, на которой маминой рукой была написана молитва, очень необычная — тонкая, но прочная, я такой больше не встречал. Похожа на бумагу, на которой печатают деньги, но лучше. Откуда ее взяла мама? Загадка…
Этот листок с молитвой тетя, обернув в платочек, пришивала мне к рубашке. И когда она ее стирала, она отпарывала платочек с молитвой, а потом пришивала опять. Когда я подрос, тетка заставила меня выучить молитву наизусть. Рос я дворовым, уличным, и мамина молитва, я считаю, меня не раз спасала. Послевоенные дети, мы были рисковые: и гранаты держали, и патроны. У меня целый арсенал был — это считалось шиком, один пацан со двора так и погиб. Случались серьезные драки — с кастетами, ножами, но ничего, Бог миловал. Многих ребят, по сути неплохих, затянуло воровство. И хоть рос я без родителей, но даже институт закончил. Молитва меня хранила.
Когда был уже взрослым, этот полуистлевший листок куда-то задевался. Я поискал-поискал да и забыл о нем. А однажды, через годы, он сам нашелся: выпал из книги. И я его в карман положил. В тот день поехал в командировку в Орел, ехали мы в машине втроем, и ночью авария. Мои товарищи погибли, а мне — ничего.
Раньше не задумывался, но сейчас, когда у самого дети и пять внуков, ночами часто думаю о маме. О том, что она чувствовала осенью, зимой в первый год войны в Москве. Получается, она дала мне жизнь ценою своей жизни».
Леонид Петрович М-ов.