Владимир, как случился фильм? и почему герой у вас именно пермский? Кто кого нашел — вы Пермь или Пермь вас?
Владимир Котт: Пожалуй, Пермь нашла меня. Однажды мне позвонил Гавр (Гавриил Гордеев — в прошлом участник команды КВН «Парма» и «Comedy Club», ныне продюсер — прим. «РГ») и предложил снять про его родной город. Пермь отмечает 300-летие, и многим, начиная с правительства края, хотелось отметить юбилей еще и фильмом.
И сразу возникла романтическая комедия?
Владимир Котт: Нет, совсем не сразу. Поначалу никакого сценария не было. Просто хотелось сделать какое-то кино про город, про его людей, про какие-то события через призму культуры.
И оно понятно, в конце концов, Пермь — культурная столица Урала.
Владимир Котт: Это с одной стороны. Действительно, там масса современных художников, строятся выставочные пространства, оттуда Теодор Курентзис, там живет и трудится мой любимый писатель Алексей Иванов. Лет десять назад там произошел культурный взрыв, и после него возник мощный слой. Но в то же время Пермь — самый промышленный город на Урале. И ко всему прочему, это место, где творятся дивные шаманские дела. Вот это странное сочетание как будто несочетаемого меня зацепило, и я понял, что хочу снять кино про Пермь. Тем более, что город на холмах, вид на Каму потрясающий, одним словом, доставай камеру и снимай…
Фильм получился вроде как романтической историей, а в то же время подспудно, там и тут всплывают имена Пастернака, Чайковского, Чехова. Я вот, признаюсь, понятия не имела, что чеховские «Три сестры» жили как раз в этом славном уральском городе.
Владимир Котт: Я тоже ничего не знал о городе, кроме какой-то общей информации. Меня, например, поразила собрание деревянных скульптур Пермской галереи — образов Иисуса Христа в темнице. Во всем мире осталось всего 34 таких фигур, их надо беречь, как золотой фонд, как «Джоконду».
Они прекрасны, эти деревянные образы Спасителя — жертвенного, смиренного, избитого стражниками. Спасибо наркому Луначарскому, он их спас когда-то от гибели, переведя из церковного в музейный статус.
Владимир Котт: Да, это очень трогательные скульптуры, и мне захотелось «вписать» их в нашу историю. Но не как некий артефакт или уникальный предмет православной пластики. Для меня это как будто добрый дяденька, который сидит и подслушивает конфликтный диалог наших героев…
… И он-то понимает: все закончится хорошо. Понятно, что уникальную галерею надо снимать на месте. Но вы и другие локации принципиально снимали именно здесь — хотя кто, кроме местных знатоков, опознает зал именно их оперного театра?
Владимир Котт: С одной стороны, принципиально — снимать тот самый театр, ту самую улицу, где жил Пастернак… Но есть еще одна вещь — я все свои фильмы снимаю где-то. И не только потому, что люблю путешествовать и открывать что-то новое. Просто когда живешь в Москве, ты в ней словно растворяешься и не замечаешь, как она становится лишь средой обитания. Другое дело экспедиции — обостряются чувства, по-другому реагируешь на окружающий мир, замечаешь какие-то любопытные вещи, связанные с контекстом. Как тот же деревянный Иисус Христос…
И все же мне кажется, вам важнее не любование окружающим миром, а сами истории и герои. Я бы сказала, это, скорее, театральный подход, нежели киношный.
Владимир Котт: У меня два образования, в том числе театральная режиссура. Так что вы абсолютно правы. В этом, кстати, большое различие между мной и братом (Александр Котт, снял картины «Брестская крепость», «Седьмая симфония», «Троцкий» — прим. «РГ»). Саша — визуал, и у него больше визионерское кино, а для меня важнее актерское существование. В «Культурной комедии» есть и прекрасная Кама, и набережная, но все же главное — отношения между героями.
В вашей «Культурной комедии» с одной стороны — чиновник, говорящий сплошь жаргонизмами, с другой — утонченный искусствовед. Но, признаюсь, персонаж Чадова вызывает куда большие симпатии — он труженик, все делает для города. А барышня порой раздражает высокомерием: фу, он не знает стихов Пастернака…
Владимир Котт: Я не считаю, что героиня Яны Гладких высокомерная. Это защита. Она одинока, и она принципиальна. На мой взгляд, это очень круто, что у нее есть принципы, я таких людей уважаю. А вот у чиновника принципов нет.
Он детдомовец, у него один принцип, он же и мотивация — выжить.
Владимир Котт: А у нее мотивация — сберечь себя. В этой комедии кроется вечная история любви барышни и хулигана, которые, несмотря ни на что, созданы друг для друга. Летаев абсолютно бесчувственно относился к творчеству и искусству, никогда прежде не любил, девушки для него были очередной вещью. И вдруг он влюбляется. В милую девушку, которая отнюдь не красотка, и которая раздражает его своей возвышенностью и поэтичностью. В этом и заключается конфликт комедии. Мне показалось, что очень интересно столкнуть прагматичную маскулинность и женский романтизм.
Кстати, мне кажется, я впервые за долгое время снял просто романтическую комедию. И то, что происходит между героями, между ними и зрителями, — это попытка вызывать чистую эмоцию, без какой-то фиги в кармане. Мне кажется, это получилось.
Ну насчет фиги я бы поспорила. В «Культурной комедии» вы не только заинтриговали красотой Перми, но и поиздевались над современным искусством и подменой понятий. Фразу одного персонажа — «в нашей стране радуга — это радуга» — можно считать слоганом фильма.
Владимир Котт: Мне показалось интересным показать изнанку современного искусства, из чего оно рождается. Героиня у нас говорит персонажу Чадова: «Что, из мусора хочешь создать? Это же обман». — «Вот я и обману», — отвечает ей Чадов.
Для меня настоящее искусство — это Левитан, если обобщать. Современное искусство, в большинстве своем — это разрушение классики. То, что начиналось с Пикассо, конструктивистов и прочих «истов». Но на этом современное искусство закончилось, а дальше начались всевозможные «пост-«, «мета-» и прочее. Конечно, есть и сегодня художники, чьи произведения трогают душу, но чаще всего все сводится к головоломке, которую надо понять.
Кстати, насчет реплики о мусоре: ресайклинг-арт тоже может доносить до зрителя какие-то важные смыслы.
Владимир Котт: Может, конечно. Но мне хотелось показать эту двойственность, когда автор произведения то ли издевается над зрителем, то ли искренне верит в то, что делает. Просто мне не нравится, что человек может считать себя художником, не окончив художественную школу.
Так ведь главное для него — не мастерство, а концепция.
Владимир Котт: Так вот я против концепций, я за историю и за эмоции. Во всяком случае, свои фильмы я стараюсь делать именно так: простые истории снимаю простым киноязыком. Простые человеческие истории. Мне хочется, чтобы у моего зрителя подключалось к работе прежде всего сердце, а не просто мозги.
Недавно молодой актер Марк Эйдельштейн («Сто лет тому вперед», «Праведник») сказал мне, что, посмотрев советские фильмы, понял их уникальность — «в них есть неповторимая лирическая светлая печаль». Мне кажется, то, что это заметил человек из совершенно нового поколения, — важно.
Владимир Котт: Марк абсолютно верно подметил. Мое детство пришлось на 1970-80-е годы, и я его вспоминаю с теплотой. В том числе из-за тех фильмов, которые мы ходили смотреть в кинотеатр — по несколько раз на одну и ту же картину. Вот это ощущение, что, когда выключается свет, начинается какая-то другая жизнь — мне хочется сохранить в своем кино. Советский кинематограф был гуманным. Потом началось разрушение гуманизма, началась чернуха и так далее.
Кто-то говорит, что это просто такая правда жизни…
Владимир Котт: Знаете, в этом смысле я вспоминаю историю старца Луки из «На дне» Горького. Помните, в школе мы разбирали: что лучше — сладкая ложь или горькая правда? Я ответил для себя, что ложь во спасение лучше, потому что человек достоин надежды.
«Культурная комедия» — четвертая ваша картина в этом году. «Обе две», «Непослушники», «Мужчина и женщина». Не хочу говорить, что вы трудоголик…
Владимир Котт: И не надо, не люблю это слово.
… Но почему у вас все так безостановочно?
Владимир Котт: В наше турбулентное время лучше всего погрузиться с головой в работу, чтобы не оставалось времени на тревоги. А потом, знаете, я интраверт, и мне, наконец, удалось собрать свою команду, которая переходит со мной из проекта в проект. У меня никогда этого прежде не было…
Вы уже где-то цитировали знаменитую фразу из фильма Балабанова — «Найти своих и успокоиться»…
Владимир Котт: … Для меня, по крайней мере, это важно. И в каком-то смысле я несу за них ответственность, поэтому стараюсь, чтобы они не оставались без дела. Сейчас готовлюсь к большому проекту — пять лет не снимал сериал и решил, что уже пора. Тем более, что это будет детское фэнтези.
Театральный режиссер, интраверт. Как вообще вас занесло в кино?
Владимир Котт: Довольно случайно. У меня была мечта — ездить по стране и ставить спектакли. Но когда это случилось, я понял, что надо создавать свой «театр-дом», в котором ты живешь. А иначе все бессмысленно. Потому что путешествуешь от спектакля к спектаклю и, по сути, теряешь их. Приезжаешь к какому-нибудь сотому показу — и не узнаешь собственной постановки. Актеры играют по-другому и про другое, спектакли начинают обретать смыслы, которые я не вкладывал.
А кино — это способ закапсулировать свои идеи, взгляды и чувства?
Владимир Котт: Да, в кино остается все таким, каким задумано, снято и смонтировано.