Озеро вместо Дворцовой площади: 200 лет крупнейшему наводнению Петербурга

Гравюра неизвестного художника «Наводнение в Петербурге 7 ноября 1824 года».

Накануне наводнения, 6 ноября, в городе с утра шел дождь и дул холодный пронизывающий ветер. К вечеру в Неве заметно поднялась вода, а ночью была сильная буря. На рассвете вышедшие из дома горожане увидели, «что вода чрезвычайно возвысилась в каналах и сильно в них волновалась».

Как сообщает публицист Фаддей Булгарин, когда толпы любопытных собрались около 10 утра на берегу Невы с Адмиралтейской стороны, они с ужасом обнаружили, что территории по берегам Финского залива и в устье реки были уже затоплены. Вода продолжала прибывать и наконец обрушилась на город: Нева «возросла в берегах своих, наполнила каналы и через подземные трубы хлынула в виде фонтанов на улицы. В одно мгновение вода полилась через края набережных из реки и всех каналов на улицы».

Около часа дня весь город, за исключением нескольких районов, был залит водой «почти в рост человека». «Разъяренные волны свирепствовали на Дворцовой площади, которая с Невою составляла одно огромное озеро, излившееся Невским проспектом, как широкою рекою, до самого Аничковского моста», — писал Булгарин.

Гравюра неизвестного автора «Наводнение в Петербурге 7 ноября 1824 года».

«Зимний дворец, как скала, стоял среди бурного моря, выдерживая со всех сторон натиск волн, с ревом разбивавшихся о крепкие его стены и орошавших их брызгами почти до верхнего этажа. На Неве вода кипела как в котле, и с неимоверною силой обратила вспять течение реки. Набережные дома казались парусами кораблей, нырявших среди волн. Все мосты были сорваны и разнесены на части. Два тяжелых флагштока сели на гранитный парапет [напротив] Летнего сада. Барки и другие суда с быстротою молнии неслись как щепки вверх по реке», — вспоминал писатель Александр Башуцкий.

Фрагмент картины «Наводнение в Петербурге 7 ноября 1824 года».

В тот день город был погружен в хаос. Большие транспортные суда прибивало к домам и волнами приносило в переулки. По улицам летали железные листы с крыш, которыми ветер играл «как пухом». Некоторые жители многоэтажных домов выкидывали из окон веревки и втаскивали пострадавших с улицы, на которой бушевала вода. Вдоль дорог плавали могильные кресты, принесенные со Смоленского кладбища (рассказывали, что в морском госпитале на Выборгской стороне этими крестами всю зиму топили печь). В комнатах вода поднималась выше человеческого роста, и домашние предметы: столы, фортепиано — превращались в лодки.

Очевидец наводнения, которому в 1824 году было семь лет, позднее вспоминал, как в их сад «приплыла баня и в ней коза, привязанная на веревке», а «середина сада была покрыта крышею, приплывшею Бог знает откуда».

Картина Ф. Я. Алексеева «Наводнение 7 ноября 1824 года на площади у Большого Каменного театра». Одна из немногих картин, написанных свидетелями катастрофы.

Крупнейшее в истории города наводнение не только нанесло ущерб имуществу жителей и городским зданиям (хотя этот урон был колоссальным). Только по официальным данным, жертвами бедствия стали от 550 до 820 человек, включая жителей пригородов Санкт-Петербурга и Кронштадта. При этом известно, что с 1 ноября по 1 декабря 1824 года население Северной столицы сократилось на 3,6 тыс. человек, что тогда составляло около 1% всего населения города.

«Накануне 7 ноября 1824 года я приглашен был к одному семейству, приехавшему из дальней провинции и с которым не видался давно, — вспоминал один из очевидцев. — Рано утром, 7 числа, простившись с сестрою и отцом, отправился я на Пески [самый высокий район Санкт-Петербурга], в квартиру своих старых приятелей, которые встретили меня радушно и уговорили провести время вместе до вечера и переждать ненастную погоду, продолжавшуюся уже другой день. С каким-то непонятным мне тягостным предчувствием я согласился сперва на это предложение; но тайная грусть, тоска, попеременно подавляли меня, среди веселой беседы, я не мог рассеять себя. Тотчас после обеда, не слушая никаких убеждений добрых хозяев, я спешил возвратиться домой. Прибыл 3 часа за полдень, когда, с трудом достигнув до церкви Пантелеймона, я был поражен ужасным зрелищем. <…> В отчаянии я не знал, что делать, и не помню совершенно, каким образом очутился я на Песках в квартире прежних моих хозяев, которые вовсе не слышали о несчастном событии. Тяжкое мое предчувствие сбылось: в эту же ночь я горько оплакивал невозвратимую свою утрату над холодными трупами отца и сестры».

Картина неизвестного художника «Наводнение в Петербурге 7 ноября 1824 года».

Одним из свидетелей страшного наводнения был дипломат и писатель Александр Грибоедов. Он переждал наводнение в доме в районе Коломна. «На другой день поутру я пошел осматривать следствия стихийного разрушения, — вспоминал Грибоедов. — По пловучему лесу и по наваленным поленам, погружаясь в воду то одной ногою, то другою, добрался я до Матисовых тоней. Вид открыт был на Васильевский остров. Тут, в окрестности, не существовало уже нескольких сот домов; один, и то безобразная груда, в которой фундамент и крыша — все было перемешано; я подивился, как и это уцелело. Это не здешние; отсюдова строения бог ведает куда унесло, а это прибило сюда с Ивановской гавани. Между тем подошло несколько любопытных; иные, завлеченные сильным спиртовым запахом, начали разбирать кровельные доски; под ними скот домашний и люди мертвые и всякие вещи».

С. А. Галактионов, «Наводнение 7 ноября 1824 года в Санкт-Петербурге». Гравюра с рисунка В. К. Шебуева, который обратился к ставшему известным сюжету о спасении утопающих А. Х. Бенкендорфом и его командой.

Один из служащих Александра I рассказывал, как проявил себя во время наводнения его 18-летний брат, мичман Беляев, которого накануне бедствия назначили дежурным на императорском катере. Во время наводнения Александр I, увидев из окна обломки тонущей барки с людьми, отправил генерал-адъютанта Александра Бенкендорфа, Беляева и матросов им на помощь. Посадив спасенных в катер, генерал и команда поняли, что из-за сильных волн не могут вернуться ко дворцу, и решили плыть дальше по течению, попутно подбирая всех, кому нужна была помощь. Устав, промокнув и собрав всех, кто был в опасности, экипаж катера решил где-нибудь отдохнуть. «Они подъехали к одному дому на Петербургской стороне, [у] которого верхний этаж был еще свободен от затопления. [Так] как входа в дом нигде не было, то генерал разрешил выбить одно из окон. <…> Квартира эта принадлежала одному очень милому, по отзывам брата, семейству <…>. Они приняли их, конечно, с большим радушием и самым нежным участием; снабдили сухим бельем, халатами, так как мундиры их были совершенно мокры, напоили чаем с ромом, а также команду и спасенных людей».

Как писал сам Бенкендорф, отправиться обратно во дворец команда смогла только около трех часов ночи. «Вслед за бурей наступила ужасающая тишина, вода была спокойна, течение реки мирно несло обломки разрушений минувшего дня, — вспоминал он обратное плавание. — Над Невой слышался только шум наших весел, улицы были пустынны, фонари погашены, казалось, что мы плыли среди заброшенных руин».

План Санкт-Петербурга, где обозначены зоны подтопления во время наводнения 1824 года.

Вода начала убывать около трех часов дня, в семь вечера экипажи уже могли ездить по улицам, а в ночь вода полностью ушла с улиц города.

Гравюра «Признательность к щедротам монарха потерпевших от наводнения 7 ноября 1824 года».

Тогдашний правящий император Александр I был глубоко поражен катастрофой и тронут страданиями народа. В день наводнения и неделю после он лично ездил в экипаже и на катере по городу, осматривал разрушения и утешал пострадавших. «Около трех часов [дня 8 ноября] происшествие, весьма трогательное, вызвало меня на улицу: наш государь, добрый и человеколюбивый Александр Павлович явился на улицах, и вслед за ним возы с хлебом, которые раздавали всем просящим без исключения», — вспоминал один из свидетелей бедствия.

«Паперти церковные сделались местом раздаяния царевой милостыни, у нас на острове открылись дома для приюта и питания. Адмиралтейская сторона безостановочно подавала заневской стороне хлеб и другие припасы, устроились комитеты. Родительница Александра І, мать всех бедных — императрица Мария — открыла новые убежища под кровом своим для воспитания детей, потерявших в наводнении родителей или воспитателей», — вспоминал придворный протоиерей Иоанн Виноградов.

Как только вода сошла с улиц, император отправился в Галерную гавань. На следующий день после наводнения она «представляла вид ужаснейших развалин»: большие суда лежали на улицах и во дворах, там, где накануне были ряды домов, появились площади, поперек улиц лежали снесенные дома и крыши, а под завалами, которыми была занята большая часть улиц, видны были трупы людей и домашнего скота. Выйдя из экипажа, Александр I стоял несколько минут, и «слезы медленно текли по щекам; народ обступил его с воплем и рыданием. «За наши грехи Бог нас карает», — сказал кто-то из толпы. «Нет, за мои!» — отвечал с грустью государь». Позднее в народе эти слова императора воспринимались как намек на его предполагаемую причастность к убийству отца, императора Павла I.

Общая могила рабочих Чугунно-Литейного завода и членов их семей, утонувших во время наводнения 7 ноября 1824 года, на Красненьком кладбище.

Самые серьезные разрушения были в Галерной гавани и на Чугунно-Литейном (современном Кировском) заводе. С началом наводнения рабочим государственного Чугунного завода было разрешено спуститься к своим жилищам, но многие уже не могли этого сделать из-за пребывающей воды. «Спасая собственную жизнь на крышах и в верхнем жилье завода, сие несчастные должны были видеть потерю собственности и — что еще ужаснее! — смерть жен и детей, гибнувших почти перед из глазами, не имея возможности подать им какую-либо помощь», — писал Башуцкий. Большую часть домов рабочих вынесло в открытое море.

Побывав на месте трагедии, император Александр I сказал: «Я бывал в кровопролитных сражениях и видал места после битвы, покрытые бездушными трупами, слышал стоны раненых, но это неизбывный жребий войны; а тут увидел людей, вдруг, так сказать, осиротевших, лишившихся в одну минуту всего, что для них было любезнее в жизни. Это ни с чем сравниться не может».

«Стрелка Васильевского острова во время наводнения 1824 года» — иллюстрация к поэме А.С. Пушкина «Медный всадник».

Впоследствии наводнение 1824 года стало восприниматься как страшное знамение перед смертью Александра I (он умер год спустя) и последовавшим за ней восстанием декабристов. Также бедствие связывали с судьбой императора: за несколько месяцев до его рождения, в сентябре 1777 года, произошло еще одно крупное наводнение.

Хотя Санкт-Петербург за свою историю пережил множество наводнений, именно бедствие 1824 года стало отправной точкой для создания литературного и фольклорного мифа о Петербурге как о городе, который был построен на костях и которому суждено погибнуть от потопа.

Фрагмент иллюстрации к поэме А.С. Пушкина «Медный всадник».

В современной культуре наводнение 1824 года в первую очередь ассоциируется с поэмой «Медный всадник» Александра Пушкина, написанной спустя девять лет после «потопа». Хотя поэт был современником бедствия, во время наводнения он находился в ссылке в Михайловском и описание катастрофы в поэме составлял по показаниям очевидцев.

Узнав подробности наводнения, Пушкин был впечатлен и написал брату: «Этот потоп с ума мне нейдет». Когда в дороге на Урал в 1833 году Пушкина застал сильный западный ветер, он спрашивал в письме жену: «Что было с вами, петербургскими жителями? Не было ли у вас нового наводнения? Что, если и это я прогулял? Досадно было бы».

Одна из множества исторических табличек в современном Санкт-Петербурге, показывающих уровень воды 7 ноября 1824 года.

Петр Каратыгин, написавший в конце XIX века масштабную «Летопись Санкт-Петербургских наводнений», приводит случай, произошедший с одним домохозяином после наводнения 1824 года: «Улица, в которой он жил, была, говоря сравнительно, пощажена наводнением: высота воды едва превосходила аршин. Когда полиция раздала жестяные билетики с надписью: «7 ноября 1824 года» для пометки на наружных стенах домов бывшей высоты воды, наш домохозяин вместо намеченного места прибил дощечку аршина на два с половиной от земли. Удивленный квартальный спросил:
— Что это значит?
— Низко приколоченная дощечка не заметна, — отвечал тот. — Да и к тому же ее и уличные мальчишки исцарапают».