Кадры затертой, старой хроники. За роялем девочка – кажется, тут она уже в консерватории, но с этим ростом, метр сорок девять, с этим детским личиком она и в девяносто выглядит, как “девочка”. Голос за кадром: “Это еще никому не известный композитор. За роялем сам автор Аля Пахмутова”. Преподаватель – девочке:
- – Ну, хорошо, Аля. А не слишком ли у тебя далекая модуляция здесь в конце?
- – Вы говорите вот об этой фразе?
- – Да-да.
- – Хорошо, я ее исправлю”.
Сюжет короткий. Что потом? У каждого по-своему. Ведь каждый, вспомнив Пахмутову, перебирая ее песни, начинает перелистывать не отвлеченную “историю”, а собственное прошлое. У каждого, куда ни повернись, выходит: что ни песня Пахмутовой – то какая-то страница из семейного альбома, собственная жизнь.
Тридцатые годы движутся под мелодии Дунаевского. Послевоенные – скорее Соловьев-Седой. А вот с пятидесятых – Пахмутова. То есть композиторов, конечно, много, и великих, и любых, и любимых. Но так, чтоб спеть огромную эпоху, – это по нотам большого композитора, маленькой Пахмутовой.
Она писала и произведения – вроде Концерта для трубы с оркестром ми-бемоль минор, который в наше время исполняют чаще где-нибудь в Америке. В семидесятых даже ставили балет на ее музыку в Большом театре. Да что нам от того?
Зачем нам знать и перечитывать, как четырехлетнюю Алю Пахмутову за фортепиано усадил в Бекетовке под Сталинградом ее самоучка-отец, который в свободное от лесозавода время освоил кроме фортепиано, скрипку, балалайку и даже арфу. Или про то, что в пять лет Аля написала фортепианную пьеску “Петухи поют”. Что в девять лет играла с папой Моцарта и пела по госпиталям в войну (в 13 лет), играя на аккордеоне.
Что от того, что Пахмутову с Добронравовым свел случай – в “Пионерской зорьке” на радио: написали песенку к каникулам для школьников – про “Лодочку моторную”. Ну было и прошло. Зачем вдруг кто-то начинает вспоминать какие-то истории из своей жизни, про свои каникулы. Ну что за ерунда.
Или о чем сегодня может говорить тот факт, что некий итальянец (тогдашний посол в СССР) обомлел от “Беловежской пущи”, которую исполнил Большой детский хор Всесоюзного радио – так, по его словам, пел только Миланский детский хор песню Ave Maria, и ничего лучше этих двух песен он не слыхал? Сентиментальность – это все позавчерашнее.
Вот еще факт – про то, что песню “Нежность” Пахмутовой вовсе не хотелось писать (а для кого, для “тетки, которая приехала на рынок мясом торговать”?). Потом увидела в отснятых кадрах “Трех тополей на Плющихе” Доронину, глаза Ефремова (“пришла большая любовь, которая не принесет ему счастья”), – и от “Мосфильма” до такси придумала мелодию. Зачем нужны эти подробности?
Кадр из кинофильма “Три тополя на Плющихе”. Фото: kinopoisk.ru
Нет уж, давайте скажем откровенно: что за фильм “Девчата” снял когда-то (в 1962-м) режиссер Чулюкин? Где правда жизни? Почему нас усыпляют лживой песней про “хороших девчат, заветных подруг, приветливые лица, огоньки веселых глаз”? Разве сравнится это устаревшее творение композитора Пахмутовой с мощью современного хита, который обнажает драматизм сегодняшней, передовой эпохи силиконовых долин – ну, сопоставьте для наглядности этих приветливых старушечьих девчат с героиней нашего времени, душа которой не поет – кричит: “Я беременна, но это временно”. И даже больше: “Ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже” – а он, по-видимому, не целует, и за этим драматизм, Шекспир. Слащавости остались в прошлом, все эти неполиткорректные белые гетеросексуальные “ребята”, которым почему-то “было б скучно, наверно, на свете без девчат”. Очевидно же – ушедшая эпоха.
<rg-embed data-id="371799" code="”>
“Обидно, – говорила Пахмутова, – что о Зое Космодемьянской в настоящее время иначе как о психопатке не говорят”. Можно ее понять – но чего она хотела? История – это не то, что есть на самом деле, она живет в воображении продвинутых художников: если не хочешь отставать от времени – воображай получше. Даже не так: воображай по правильным лекалам.
У Пахмутовой, между прочим, была еще такая песенка – про “Пейте, дети, молоко, будете здоровы”. Как можно в наше время обманывать народ таким вот бодрым оптимизмом. Что обиднее всего – поют, поют. Кругом поют, напевают – не отдавая себе отчета – песни Пахмутовой. “Под крылом самолета о чем-то поет” – ну как же, как же. “Будет небесам жарко”. “Мы верим твердо”. Да ни во что давно уже не верим. То есть верят – ретрограды. Уходящие натуры.
Если про песенки, то лучше петь на “инглиш”. В “лучшем (как уверяют) музыкальном проекте страны” не очень любят старомодных. Пахмутову, что ли, петь? – это пускай народ, который где-то с этой стороны экрана. А если про кино – калька с “голливуда”. Поколение другое, и зрителей, и творцов кино: историю учить по фильму “Дылда”. “Эту” окружившую страну следует видеть лишь глазами скроенного по таким же абсолютно “правильным” лекалам фильма “Бык”. “Киноиндустрия” отражает атмосферу – как и эстрадно-музыкальный мир. Из этого не вырастишь по-настоящему великого отечественного искусства? А зачем? Если задача – получить китайского Армани.
Песни Пахмутовой, при всей их простоте, – территория смысла, мировоззренческого, личного. Оттого цепляющего всех. Кино “Застава Ильича” не тем было важно, что лежало на полке, а тем, что несло в себе заряд идей, которые были важны для двух поколений. О песнях спорили всерьез. Идеи и сюжеты фильмов обсуждались в школах, о них писали сочинения, шла волна. Ролана Быкова завалили после “Чучела” мешками писем. Дело не в ностальгии, не в тоске по прошлому совсем – но песни, фильмы, мысли, что рождались в головах у зрителей, в конечном счете были не про глухую злобу к собственной стране. От них хотелось жить. Они всегда были о чем-то большем.
А от сегодняшних не то что жить не хочется. Просто слушатели, зрители, как рыбы на берегу, хватают воздух ртами – а там нет кислорода. Большая, подлинная индустрия музыки или кино, как ни странно, невозможна без иллюзии, которая учила бы, чтобы хотелось жить. Не в иллюзорной загранице, а дома, у себя. Без того, без подлинной иллюзии, без вдохновения не выйдет ни великой культуры, ни великого слушателя-зрителя. Предбанник Голливуда – может быть.
“Веселые ребята”, “Волга-Волга”, да те же “Девчата” – все это принято считать искусством уходящим, неправдивым, скрывающим кошмар такого-то режима. А между тем из этого всего и выросли великие кино, литература, песни. Парадокс? Ну просто надо вдуматься – что несовременно. Любимым фильмом Осипа Мандельштама был идейный, гениальный фильм “Чапаев” – поэт на этот фильм ходил не раз. Как же так? Куда тут приложить воображение продвинутых художников, которые воображают жизнь при помощи напалма.
Та Аля Пахмутова – в старой хронике – еще не знает слова “хит”. Она напишет просто песни, которые все будут петь. Вчера, сегодня. Да и завтра. В одном из интервью Пахмутова рассуждала: “Дело не в том, что артистам эстрады говорят: “Пой нарочно про грязь”. Но, оказывается, это возможно и прибыльно. Еще говорят: “Зато свобода!” Мне не нужна эта свобода. Знаете, почему? Если разрешается все, то ни один мальчишка не будет мыть шею, вообще не будет умываться, есть будет только шоколад и курить с трех лет. Можно написать песню “Танго кокаин”, “Убей мою подругу” или даже “Убей мою маму”. Но почему это передают? Значит, это кому-то нужно”.
Она, конечно, не про “заговор” – она про состояние мозгов. Про ценности. Чтобы судить, сначала надо осознать, что для нас как общества, страны есть жизненные ценности. Чтобы логика законов, правил и всего, чем движется общественная жизнь, были основаны на внятном и понятном договоре: что такое хорошо и что такое плохо? Без этого не будет ни великих песен, ни великого искусства. Парадокс на парадоксе.