Очень часто общественность узнает имена нобелевских лауреатов только после того, как им эту премию вручили, а до этого они, как правило, неизвестны. С нынешними нобелевскими лауреатами по экономике это не так. Аджемоглу и Робинсон в 2012 году опубликовали широко известное исследование “Почему одни страны богатые, а другие бедные”, которое сделало их знаменитыми. Надо сразу сказать, книга интересная и фундаментальная, но не бесспорная. Кроме нее у нобелевских лауреатов множество других публикаций и книг, многие из которых переведены на русский и хорошо известны в России.
Так про что же нам рассказывают новые нобелевские лауреаты, какие мысли хотят внедрить в массовое сознание? Согласно решению Нобелевского комитета, премия вручена “за исследования формирования институтов и их влияния на благосостояние”. Надо сказать, что “новая институциональная теория”, в рамках которой работают эти ученые, возникла в первой половине XX века. Однако особую популярность она получила относительно недавно, в конце XX – начале XXI веков. Суть ее состоит в том, что экономическое развитие и благополучие стран зависит от состояния политических и экономических институтов. Однако у этой теории есть слабое место. Развитие институтов далеко не всегда означает экономический рост и всеобщее благополучие. Феодальное право и рабство – тоже вполне себе институты. Чтобы ликвидировать это противоречие, нобелевские лауреаты разделили социальные и экономические институты на “экстрактивные” и “инклюзивные”. Первые, по мысли авторов, ориентированы на исключение основной массы населения из числа лиц, участвующих в управлении и распределении доходов, что способствует концентрации богатства в руках элиты. Инклюзивные институты, в отличие от них, нацелены на интеграцию максимального числа людей в политику и управление, что благотворно влияет на развитие общества. То есть первичны демократические представительные органы власти и политические свободы, они порождают экономические институты, включая суды и защиту прав собственности, а из них уже вытекает экономический рост.
Казалось бы, все тут верно. Действительно, процветающие, богатые страны, как правило, имеют гибкие и эффективные системы общественно-политического и экономического управления, которые действуют на основе представительства населения и предпринимателей по принципу широкой обратной связи. И, как правило, это действительно так. Есть противоположные примеры, они важные, но они не в большинстве. Правда в том, что, чем богаче страна, тем больше там политических и экономических свобод. Но основной вопрос не в этом. Сомнения в достоверности этой теории вызывает первичность политических и экономических институтов по отношению к экономическому росту. Правда ли, что политические свободы в приоритете – сперва они, а потом развитие экономики? И в этом кроется причина лично моего скептического отношения и к работам нынешних нобелевских лауреатов, и к теории институтов в целом.
Аджемоглу с соавторами много и хвалебно пишут о Славной революции 1688 года, положившей начало современной британской политической и экономической системе. Эта система действительно стала образцом для остального мира в части экономических свобод и защиты прав собственности. Однако авторы забывают упомянуть, что экономическое развитие Британских островов началось не после Славной революции, а задолго до нее, еще в XIV веке. И уже к началу XVII века, за 80 лет до Славной революции, Англия входила в число наиболее развитых государств Европы, уступая только Нидерландам и итальянским государствам. Опять же пример Италии, которая на протяжении всего Средневековья лидировала по развитию экономики при отсутствии каких-либо либеральных политических и экономических институтов.
Ещё один пример нестыковки в новой институциональной теории относится уже к нашему времени. Упомянутый выше экономический бестселлер “Почему одни страны богатые, а другие бедные” начинается с примера города Ногалес, разделенного пополам американо-мексиканской границей. Налицо этнически одинаковое население, проживающее в двух разных политических и экономических системах – идеальная модель для сравнения. В северной части действуют американские политические и экономические институты, в южной – мексиканские, гораздо менее совершенные. При этом уровень жизни в северной части кратно выше, чем в южной, из чего авторы делают вывод, что это прямое следствие институционального различия. Однако они как-то забывают, что в Мексике намного ниже зарплаты и бюджетная поддержка территорий, поэтому за ресурсы идет гораздо более жесткая борьба, чем на северном берегу Рио-Гранде. И введение более либеральных, американских институтов в Мексике приведет не к развитию территории, а к тому, что они превратятся в арену борьбы за перераспределение средств. Проще говоря, в богатых странах людям легче заработать деньги, чем украсть, в бедных – наоборот. Поэтому в бедных странах представительные институты власти, созданные на основании широкой либеральной демократии, неизбежно превращаются в арену жестокой политической борьбы ради перераспределения финансового пирога.
Еще одна проблема новой институциональной теории состоит в том, что она не может объяснить высокие темпы роста экономики недемократических государств. Почему СССР 30-х – 50-х годов, где либеральные экономические и политические институты отсутствовали, как сейчас говорят, “от слова совсем”, мог обеспечить устойчивый рост производства на 10% в год и более? Как Китай, относительно либеральности которого есть большие сомнения, может уже больше 30 лет расти с темпами, которые даже не снились либеральным экономикам? Или пример современной России, которая перешла к быстрому экономическому росту в начале 2000-х годов по мере отказа от либеральной экономической модели, навязанной нам после распада Советского Союза? На это авторы дают довольно корявый ответ про то, что внутри экстрактивных институтов могут зарождаться и до времени прятаться институты инклюзивные, которые собственно и обеспечивают экономический рост. Правда, из этого прямо следует что экономические организации первичны по отношению к политическим, что прямо противоречит базовым посылкам их теории, но это авторов не смущает.
И здесь возникает большой вопрос: авторы просто не видят огромных прорех в своих теоретических построениях или же осознанно их игнорируют? Полагаю, что верным является второй ответ.
Дело в том, что институциональная теория очень удобна для управления развитием по всему миру. Странам, нуждающимся в инвестициях и поддержке экономического роста, рассказывают, что на самом деле богатство придет само, если вы создадите открытые “демократические” политические институты. Но как только их создают, они тут же становятся полем боя за долю в скудных общих ресурсах, потому что если страна бедна, проще оторвать себе кусок от того, что есть, чем создавать новое благополучие. Далее часть политиков из “новых демократий” бежит на Запад и предлагает себя в качестве добровольных помощников “белых хозяев”, рассчитывая получить помощь в обмен на поддержку западных интересов. Так появляется западная клиентура и агенты влияния, действующие под видом парламентских партий и оппозиции. В итоге экономическая слабость в сочетании с политической раздробленностью сохраняются надолго и сдерживают экономическое развитие, вместо того чтобы его стимулировать. А выскочить из этого порочного круга невозможно, потому что Запад, используя силу и деньги, всячески поддерживает политический либерализм, на практике означающий свободу рвать страну на части. Сюда же подключается внешнее лоббирование в пользу “священного права собственности”, которое, во-первых, служит интересам иностранного капитала, и, во-вторых, сдерживает экономический рост. Потому что при невозможности мобилизации ресурсов в чрезвычайных обстоятельствах быстрые проекты развития становятся нереализуемыми. Вот так это работает, и новая институциональная теория по факту является частью современного неоколониализма наряду с “зеленой повесткой” и либеральными ценностями всех видов, которые так любят организаторы Давосского экономического форума. А теперь она получила еще и благословение “высшей научной инстанции” (понятно, что более чем ангажированной) – Нобелевского комитета.
Попутно здесь возникает еще один вопрос. В России существуют не один и не два научных центра, где новую институциональную теорию развивают и поддерживают. И хотелось бы узнать: эксперты из престижных вузов и академических институтов сами дошли до мысли о ее полезности или им кто-то подсказал? А может быть, еще и гранты дал?
Что в итоге? Во-первых, мы должны максимально критично смотреть на экономические теории, приходящие к нам Запада. Безусловно, там много полезного и есть, что называется, чему поучиться у наших оппонентов, но есть и мифы, нацеленные на подержание и укрепление западного доминирования. Во-вторых, совместно с нашими партнерами из стран БРИКС нам нужно разработать собственную теорию экономического роста, основанную на реалиях и на том, что полезно для нас самих, а не на фантазиях и пожеланиях “золотого миллиарда”.
Прежде всего, надо избавиться от иллюзий, иллюзии в экономике вообще очень вредны и служат инструментом манипуляции. При этом совершенно не потеряло своего значения золотое правило, что практика – критерий истины. То есть правильные экономические решения те, которые обеспечивают экономическое развитие и наращивание производственных возможностей страны. Более образно этот принцип сформулировал китайский лидер Дэн Сяопин: “Не важно, какого кот цвета – чёрный он или белый. Хороший кот такой, который ловит мышей”.
Надо помнить, что ключевые исходные точки экономического роста – это инновации, способные повысить производительность труда и качество жизни людей, поэтому технологическому развитию необходимо постоянно уделять пристальное внимание. Требуется всемерное поощрение технологически сложных производств, работающих на широкий охват российских и зарубежных рынков. Надо также иметь в виду, что экономическое развитие невозможно без социального прогресса. Требуется все более высокий уровень образования и подготовки специалистов, а также совершенствование социальных отношений – повышение уровня прозрачности бизнес-среды и доверия, без которых невозможно построение длинных производственных цепочек. А для этого, в свою очередь, требуется совершенствование практики делового оборота, сокращение до минимума формальной стороны взаимодействия вокруг ведения бизнеса. Разумеется, при исполнении законодательства и выполнении налоговых обязательств.