Поэтическая власть. Как Лермонтов прописался в нашем культурном коде

210 лет назад, в ночь с 14 на 15 октября 1814 года, в Москве появился на свет младенец, которого отец хотел назвать Петром, а мать — Михаилом. В споре победила мать — отпрыск Измайлов­ской ветви рода Лермонтовых стал Мишей.

И эта ветвь, и весь род восходили к тому же шотландскому клану, к которому принадлежал легендарный бард XIII столетия Томас Лермонт, носивший прозвище Правдивый. О Томасе в Шотландии слагали сказки — согласно одной из них, Правдивого барда отметила королева эльфов и показала ему своё царство и искусство: «Он пел такие песни, что женщины плакали, а мужчины грустили». Но всё имеет свою цену: «Лермонт перестал общаться с людьми. Они наскучили ему и опротивели».

Злость и ум

Был ли с этим преданием знаком Достоевский, сказать трудно. Но жизнь Лермонтова в его описании похожа на шотландскую сказку: «Сколько он написал нам превосходных стихов… Наконец ему наскучило с нами; он проклял нас, осмеял „насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом“ и улетел от нас».

О том, что Лермонтов людей недолюбливал, известно многим. Однако изначально в его характере не было ничего язвительного или жёсткого. Напротив, в детстве он был открытым и доверчивым, о чём писала его бабушка Елизавета Арсеньева: «Мишеньке 4 года. Он любит овсяный кисель и коломенскую пастилу. Он очень добронравный. Глаза его лучатся умом и добродушием».

А вот каким его увидел мемуарист Корнилий Бороздин ранней весной 1841-го, когда Лермонтов на короткое время приехал в отпуск с Кавказа в Петербург: «Я таких глаз никогда после не видал. То были скорее длинные щели, а не глаза, и щели, полные злости и ума».

Обратите внимание — ум остался, но добродушие сменилось злостью. Такое бывает, когда открытый человек сталкивается с большой несправедливостью. И чем добродушнее он был до этого, тем жёстче и злее становится потом.

А палачи кто?

Можно даже назвать события, которые эту перемену обусловили. Прежде всего это, конечно, арест Лермонтова в 1837 году, связанный с «Делом о непозволительных стихах». Имелось в виду стихотворение «Смерть поэта», посвящённое гибели Пушкина. Изначально никакого повода для ареста не было. 27 января Пушкин стрелялся с Дантесом, а 28 января Лермонтов пишет знаменитое «Погиб поэт, невольник чести», основываясь только на слухах о смертельном ранении. К 3 часам дня 29 января, когда Пушкин действительно испустил последний вздох, эти стихи уже переписывались сотнями экземп­ляров. Более того — император Николай I не увидел в них ничего крамольного.

А потом началось странное. Убийцу Пушкина, Жоржа Дантеса барона де Геккерна, взяли под стражу. По закону ему полагалась смертная казнь. И приговор был вынесен: «Комиссия военного суда, соображая всё вышеизложенное, приговорила подсудимого поручика Геккерна за такое преступное действие повесить». Правда, с припиской: «Свой приговор комиссия представляет на благоусмотрение высшего начальства». Выс­шее гвардейское начальство приговор смягчило: «Геккерна написать в рядовые с определением на службу по назначению Инспекторского департамента». А самое высшее начальство, то есть Николай I, оставило от приговора лишь видимость: «Быть по сему, но рядового Геккерна как не русского подданного выслать с жандармом за границу».

Лермонтов оценил это не просто как чудовищную несправедливость, но и как виртуальную пощёчину, нанесённую русским. И нанёс ответный удар, написав дополнительные 16 строк стихо­творения, среди которых были вот эти: «Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи!» Подразумевалось, что царь, окруживший себя подлецами, и сам стал подлецом.

Такого не прощают. И те, кто уверен, что с тех пор конфликт развивался уже на личном уровне, скорее всего, правы. Лермонтов, вернувшись из первой ссылки на Кавказ, куда его отправили без суда, а лишь по решению императора, вскоре влипает в историю, окончившуюся дуэлью. Зачинщиком ссоры был француз Эрнест де Барант, он же прислал Лермонтову вызов. Тот пожал плечами: «Эти Дантесы и де Баранты — заносчивые сукины дети». Француз промахнулся, Лермонтов выстрелил в воздух. На словах император вроде как даже поддерживает поэта: «Государь сказал, что если бы Лермонтов подрался с русским, он знал бы, что с ним сделать, но когда с французом, то три четверти вины слагается».

Наград не положено

«Слагается»? Это смотря с кого. Лермонтова судят и снова отправляют на Кавказ. А вот де Баранта по распоряжению Николая I не привлекают к суду и освобождают от дачи письменных показаний.

Да и дальше неприязнь императора к Лермонтову прямо-таки сквозит. Поэт, отправленный в Тенгинский пехотный полк, покидает его. Но для чего? Для того, чтобы пойти в самое пекло — летом 1840-го он участ­вовал в сражении на реке Валерик, за что был представлен к ордену Святого Владимира IV степени. Осенью возглавляет летучий отряд «охотников», команду отчаянных сорвиголов: «Поступить в неё могли люди всех племён, наций и состояний». И руководит ею отменно, заслужив и доверие рядовых, и похвалу высшего начальства. За командование отрядом Лермонтов был представлен к золотой сабле «За храбрость», которую позже приравняли к ордену Святого Георгия (высшая военная награда).

В обоих случаях имя Лермонтова было вычеркнуто из наградных списков рукой императора. Причём с оскорбительной формулировкой: «Его величест­во заметил, что поручик при своём полку не находился, но был употреблён в экспедиции». А стало быть, и награда ему не полагается, сколько бы он ни геройствовал…Лермонтову стало об этом известно как раз в те месяцы ­1841-го, что он провёл в Петербурге. До роковой дуэли оставалось меньше полугода. Император, узнав об её исходе, сказал: «Собаке собачья смерть». Потом, правда, опомнился: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит».

Вместо эпилога

За нами Россия, Москва и Арбат

Заметим — не только Пушкина. Лев Толстой признавался: «Если бы этот мальчик остался жив, не нужны были бы ни я, ни Достоевский». И был прав — Лермонтов-прозаик на порядок превосходил Лермонтова-поэта. А ведь и как поэт он прописался в нашем культурном коде намертво — вспомните хотя бы его «Бородино». Считается, что написать хорошее патриотическое произведение, любимое народом, необыкновенно трудно. Лермонтов даёт внятный рецепт — прежде всего не надо путать понятия «Отечество» и «Ваше превосходитель­ство». Его полковник, который «слуга царю, отец солдатам», призывает умереть вовсе не за царя, а по иным соображениям: «Ребята! не Москва ль за нами? Умрёмте ж под Москвой…» А теперь вспомните один из современных хитов: «Комбат-батяня, батяня-комбат, за нами Россия, Москва и Арбат». Лермонтов у нас уже в подкорке — его не вырубить никаким топором.