У него умирает усадьба, но не умирает жизнь, его герои также пьют чай, танцуют и говорят о великой любви – но уже предчувствуют скорые потрясения, и потому там, где у Чехова слезы и надежды на новую жизнь, и полное бездействие с неверием в скорые перемены, у Зайцева – действие и смирение перед неотвратимым, там где у Чехова “колдовское озеро”, у Зайцева – радуга: “Бог дал радугу в знак мира”. Словом, “Чехов да не Чехов”, так говорит и Алексей Бородин. В своей интерпретации Бориса Зайцева он нашел настолько близкие нам тона, что зрителя бросает в дрожь. И дело совсем не в сквозняке, который гуляет по залу и сцене, колыша белые занавески усадебной декорации.
Откуда родом пьеса Зайцева
… Село Усты – под Калугой – двухэтажный заброшенный дом на горочке, с которой открываются божественные панорамы среднерусской равнины. Скрипят двери, рвется паутина, изъеденная временем как молью лестница приглашает наверх. Поднимаемся. Несколько больших комнат завалены хламом, но еще можно разглядеть обрывки старинных книг на полу и дореволюционных газет на стенах – клеили под обои, под ногами хрустят обломки деревянных игрушек и фарфоровой посуды. Кто-то смел остатки далекого прошлого в одну кучу, но выбросить не поднялась рука. А из окна – величественный Воскресенский собор, река, поля, леса. Пейзажи, пережившие все революции и войны.
Здесь начало “Усадьбы Ланиных”. В Устах Борис Зайцев, сын управляющего рудной конторы, провел свое детство. Самое милое сердцу воспоминание – колокольный звон, и как бродил с ружьем по лесам – в Чертоломе, Дьяконовом косике…
А потом была Калуга. Дом на тогдашней Никольской, а ныне Луначарского. Здесь жил дядя будущего писателя, известный в городе врач. Он приютил племянника, пока тот учился в гимназии и реальном училище. Дом этот уже на ладан дышит, когда-то местные краеведы пытались открыть в его подвале музейчик, собрали мебель той поры, документы, фотографии, но затем лопнуло отопление – говорили, что многое сварилось в кипятке. Двери неслучившегося музея не открывались так долго, что краеведы даже ключи потеряли.
Несколько лет назад мы с внучатой племянницей писателя Любовью Киселевой пришли к дому Зайцевых, чтобы поговорить о писателе, о том, как его все пытаются вспомнить, но не хватает сил. И вдруг во дворе дома к нам подходит мужчина: “Вы случайно не к Зайцеву?” К нему. “Я вам открою, у меня есть ключи”. Абажуры , венские стулья, деревянный буфет, круглый стол… Все в бледно-зеленых тонах. В памяти всплывают образы из автобиографической книги Зайцева “Путешествие Глеба” – о том, как в доме собирались гости, как любили они гулять по саду, как много говорили, как ездили в театр, как было уютно и хорошо… В буфете находим папку – в ней семейное пожелтевшее фото, сделанное возле усадьбы с деревянным забором, страницы из журнала “Русская мысль” за 1890 год, табель об успеваемости из реального училища, где учился Зайцев, подписанный в том числе и Константином Циолковским. И здесь же – афиша любительского спектакля в Дворянском собрании. Сочинение князя Трубецкого, среди исполнителей – те же Трубецкие, Осоргины, Хитрово. Фамилии не чуждые русской истории.
И все это тоже “Усадьба Ланиных” – где не забывают жить, и где эта самая жизнь остается тайной.
Откуда еще родом пьеса Зайцева? Под Калугой было имение Будаки, там Зайцевы проводили лето. От имения уже ничего не осталось. Кроме пейзажей. И кроме воспоминаний в “Путешествии Глеба”. Плоты, бегущие вниз по Оке, пароходы с оркестрами, костры, красивый парк с прудами, разговоры в полголоса о последних днях усадьбы – дальше ее должны разорить, и над всеми этим – ярчайшая радуга. “Какая тишина! И какой мир. Какой отблеск неземной” – говорит маленький Глеб, то есть Борис Зайцев.
Этот ускользающий отблеск рая, эту беспечную жизнь молодых с крикетом, танцами и футболом накануне чего-то большого и пугающего, эти заботы о частной жизни родителей – которые будто торопятся долюбить, допеть, договорить – вот из чего построена “Усадьба Ланиных”. Зайцев прощался с детством и юностью, это был его гимн той стране, где, как говорит герой пьесы Фортунатов, “была богатая жизнь… и как бы сказать – жизнь любви”.
Почему первая постановка провалилась
И нет ничего удивительно, что именно “Усадьбу Ланиных” в 1914 году Вахтангову предложили его студийцы – она была и про них тоже. И Вахтангов, чувствуя это – не стал их отговаривать.
К тому же в пьесе столько фраз, которые в тревожном времени были нужны москвичам: “Счастье священно так же, как и горе”.
Но спектакль провалился. Критики не поняли, с чего это вдруг героям прогрессивного века захотелось полной и счастливой жизни. И еще не поняли – почему вместо декорации красивого сада, сцену “одели” в обрывки сукна, а вместо сирени поставили ящики с искусственными цветами, политыми одеколоном “Сирень”.
Однако именно из этого провала выросла 3-я студия МХАТ. Что же касается самой пьесы, то через полгода ее поставили в театре Корша, и там она шла долго и с аншлагами.
Но более ста лет “Усадьбу Ланиных” никто в русском театре не вспоминал. Мало кто помнит и самого Зайцева.
Большой писатель Зайцев
Он уехал из России в начале двадцатых годов – уже погибли его родные и друзья, он сам серьезно болел и не получал помощи, все кругом говорили – своей смертью ты здесь не умрешь, поезжай. Говорят, покинуть страну ему помог Луначарский. В эмиграции же он проживет 90 лет, проживет достойно, помогая другим бедным писателем выжить, тому же Шмелеву, помогая евреям бежать из оккупированного Парижа, помогая советским писателем – Паустовский, Козаков, Лихоносов – сохранить “неземные отблески”, которыми всегда славилась русская литература.
Зайцева даже номинировали на Нобелевскую премию, не дали, но в Европе он долгие десятки лет – патриарх русской литературы. И – большой писатель, создавший биографии Чехова, Жуковского, Тургенева, написавший сотни страниц изящной, тонкой, нежной прозы – о России, конечно. Оставивший после себя воспоминания о Серебряном веке и жизни в эмиграции – до сих пор, увы, не прочитанные нами.
И вдруг – РАМТ, Бородин, Ланины… Долгожданное возвращение Бориса Зайцева домой. Со своей судьбой – своей усадьбой.
Почему “Усадьба Ланина” вернулась?
Что двигало режиссером, когда он брал эту пьесу в работу? Желание поклониться хорошему писателю, которого открыл для себя в конце 80-х, или возникшее чувство дежавю, когда вдруг перечитал Зайцева сегодня?
“Эта пьеса таит в себе внятную и важную для меня тему: жизнь забыта. А именно сейчас, мне кажется, пора вспомнить, что мы живем для самой жизни.- говорил Бородин перед премьерой. – Мы ставим своей задачей выжить и не по мелкому счету. Не вляпаться ни в какие сплетни, разломы, доносы. А это сегодня, своего рода, протест против уничтожения личности, против растаптывания нормальной частной жизни, которая важна сама по себе и никто не вправе ее останавливать”.
В версии РАМТ обошлись без ящиков с одеколоном, по признанию режиссера – он и вовсе был готов ставить с голыми стенами и светом, но художник Максим Обрезков – с которым Бородин работает впервые – вдруг предложил разместить на сцене фасад РАМТа. Все понравилось. Чем театр не усадьба? Здесь что на сцене что за кулисами – мечтают “жить ясной и честной жизнью – потому что на счастье надеяться нельзя”.
Все остальное – зайцевское. Бледно-зеленые тона, белые платья, серо-черные костюмы, дымка, занавески, газеты, футбольный мяч, рыбалки. И Дьяконов косик – куда ходят за раками. И радуга: “Какая радуга! Да, радуга – это мир”.
Хозяин усадьбы Ланин (блестящая работа Андрея Бажина) по старинке собирает у себя на лето всю окрестную молодежь, родню, друзей. Он живет воспоминаниями о прошлом, когда здесь еще был во всем “шиллеровский дух”.
У остальных есть только настоящее. А там – кавардак. Внучка Ланина 16-летняя Наташа (Анастасия Волынская, еще одна актерская удача) влюблена в отчима, и готова утопиться, отчим (Денис Баландин) влюбляется в приезжую жену профессора и в итоге укатит с ней, сам не зная куда. Профессор Фортунатов (Максим Керин) останется не с чем, хотя его без памяти любит дочь Ланина Елена (ее играет Анна Тараторкина, и тоже – без промахов)
Треугольники любви, многоугольники… “Во всем виновата статуя Венеры из усадебного сада – устроительница величайших кавардаков” – говорит Ланин.
У Венеры героини спектакля просят любви? Они ее получают. А чего не дает безрукая богиня?
В финале Наташа кричит матери: “Мама, ты тоже несчастна!” . И та в ответ: “Мужества, Наталья!”.
Вот в чем трактовка Бородина, вот почему он взялся за Зайцева. “Нужно мужество жить в любых обстоятельствах”.
Но не только поэтому.
Жена профессора, Марья Александровна, упрекает мужа – ты мил, но ты мягок, слаб. Ты не герой. И тот покорно – да, не герой. Знакомо?
В саду гуляет молодежь – музыка, игры, визг, опрокинутые скамейки, а где-то совсем рядом произошло что-то страшное, смерть дышит в спину. И тот же профессор вдруг кричит: “Остановите музыку!” Да, не герой, но – человек.
О чем все это? Не только о втором десятилетии XX века.
Река времен (у Зайцева есть рассказ с таким названием) часто петляет, для истории судеб простых людей это всегда страшно, но именно на крутых поворотах назад мы как-то внимательнее прислушиваемся к голосам из прошлого.
И каждый раз содрогаемся, когда узнаем в них себя.