Проучившись шесть лет в корпусе, Алексей Суворин в 1851 году поступил в классы Дворянского полка, преобразованные впоследствии в Константиновское военное училище. Потом ушел в журналистику, в литературу, в издательское дело и, наконец, стал крупнейшим газетным и книгоиздательским магнатом, “любимцем Мельпомены”, покровителем театра и писателей.
Невозможно перечислить все направления его деятельности и личные интересы: писатель, драматург, публицист, театральный критик, газетный и книжный издатель, общественный и политический деятель. Близкий знакомый Достоевского и Толстого, покровитель Чехова, работодатель Розанова. Газетный магнат, владелец книжных магазинов и киосков по всей России, основатель своего театра, библиоман, библиограф. Создатель первых в России справочников европейского уровня: “Вся Москва”, “Весь Петербург” и “Вся Россия”.
Будучи по крови русским мужиком, Суворин обожал Европу и все в своем деле старался поставить на высший европейский уровень. Он издавал безумно дорогие и роскошные книги и самые дешевые. Все, что впоследствии переиздавал наш “Госиздат”, было до этого издано Сувориным. Он создал первую в России общую сеть распространения книг: не только открывал книжные магазины по всей стране, но и договорился с РЖД, и его книжные киоски установили на самых отдаленных железнодорожных станциях.
Это был тот самый человек, которому Чехов написал те самые знаменитые строки о необходимости выдавливать “из себя по капле раба”, имея в виду совсем не Суворина. Просто с Сувориным Чехов был откровенен, как ни с кем. Это был, наверное, единственный в мире издатель, которому великий писатель мог написать такие слова: “Мне страстно хочется поговорить с Вами. Душа у меня кипит. Никого не хочу, кроме Вас, ибо с Вами только и можно говорить”. Или, например, такие: “Одевайтесь возможно теплее, даже в комнате… Сквозняков избегайте… Ведите себя как парниковое растение. Блюдите, чтобы запоров не было”.
Газету “Новое время” обвиняли в том, что она получает субсидии одновременно от русского правительства и от французского. Про Суворина говорили, что у него в кармане лежит 4 миллиона рублей, что у него 3 собственных дома, что он наживается на бедных писателях. А он писал в дневнике: “Я никого не эксплуатировал, никого не жал, напротив, делал все, что может делать хороший хозяин относительно своих сотрудников и рабочих… Газета дает до 600 тысяч в год, а у меня кроме долгов ничего нет, то есть нет денег. Есть огромное дело, которое выросло до миллионного оборота, но я до сих пор не знал никакого развлечения, никаких наслаждений, кроме труда самого каторжного. Расчетлив я никогда не был, на деньги никогда не смотрел как на вещь, стоящую внимания”.
Напротив, Чехова обвиняли в том, что он предал Суворина, бросил, когда от него отвернулось общество как от правого ренегата, когда набирающий силу молодой Максим Горький писал Антону Павловичу: “Оставьте его… Он все-таки гнилое дерево”. Бросил, как мать, его вскормившую. Ведь Чехов явился к Суворину, когда еще был не слишком известным фельетонистом и когда в газете “Новости дня”, которую Чехов называл “Пакости дня”, ему за “Драму на охоте” вместо гонорара выдали… штаны.
Прежде чем “эксплуатировать” Чехова, Суворин поселил его в своем доме, сделал членом своей семьи. Он всю жизнь носился с ним как со своим ребенком. Когда Чехов умер в Германии и его тело привезли в вагоне с надписью “Устрицы” из Баденвейлера в Россию, Василий Розанов писал: “Помню его встречавшим гроб Чехова в Петербурге: с палкой он как-то бегал (страшно быстро ходил), все браня нерасторопность дороги, неумелость подать вагон. Смотря на лицо и слыша его обрывающиеся слова, я точно видел отца, к которому везли труп ребенка или труп обещающего юноши, безвременно умершего… Суворин никого и ничего не видел, ни на кого и ни на что не обращал внимания… и только ждал, ждал… хотел, хотел… гроб!”
“Сотрудничество в “Новом времени” не принесло мне как литератору ничего, кроме зла, – писал Чехов. – Те отличные отношения, какие у меня существуют с Сувориным, могли бы существовать и помимо моего сотрудничества в его газете”. Но в самые трудные минуты бежал к нему за помощью, как к отцу родному, веря, что он поддержит. Впрочем, заграничная поездка с Сувориным после Сахалина втянула Чехова в долги. Он целые годы выплачивал их и все не мог выплатить. “Знаете, сударь? Ведь я вам еще должен 170 рублей! Вам лично, помимо газеты. К весне расплачусь”. А сам сидел без гроша. “Надо в Питер ехать, а у меня даже на билет нет… Просто хоть караул кричи…” И как в этом разобраться?
Может быть, “Новое время” и была реакционной газетой. Но почему-то это была единственная газета, которую читал Лев Толстой, который вообще не любил читать газеты.
Может быть, Суворин и “эксплуатировал” писателей. Но ведь и они нуждались в нем.
В Суворине было что-то от “крестного отца”. Это такой Дон Корлеоне русской журналистики и литературы начала ХХ века. Авторитарный, сентиментальный и обидчивый. Суровый, но справедливый. Всем нужный до поры, пока был в силе. К нему бежали за помощью, когда обстоятельства вынуждали, и отворачивались от него в моральном негодовании, когда ветер дул не в его сторону. Обыкновенная история, но поучительная.