Отличный повод вспомнить о тех, кто оказал огромное влияние на всю мировую литературу ХХ и начала XXI века, не исключая и русскую.
Влияние латиноамериканского “магического реализма” на русскую литературу второй половины ХХ века трудно переоценить, и это влияние лишний раз подтверждает тезис Федора Достоевского о нашей “всемирной отзывчивости”. Следы колумбийского классика Габриэля Маркеса мы обнаружим даже в прозе наших “деревенщиков”, не говоря уже об Анатолии Киме с его “Белкой” и Владимире Орлове с его “Альтистом Даниловым”. Без Кортасара едва ли можно представить явление “русского постмодернизма” 90-х годов с его “игрой в классики” (“Игра в классики” – лучший роман Кортасара), а без филологической прозы Борхеса, возможно, не было бы Андрея Битова, Виктора Пелевина и Евгения Водолазкина. Впрочем, это нисколько не принижает их значения как писателей, ибо “всемирную отзывчивость” Достоевский обнаружил в нашем главном национальном гении – Пушкине.
Хорхе Луис Борхес родился в двуязычной семье, где говорили по-испански и по-английски. Его отец был юристом и профессором психологии, но мечтал быть писателем, чему помешала генетическая болезнь – прогрессирующая слепота, которая настигла и его сына, ослепшего в возрасте пятидесяти шести лет, когда он по иронии судьбы был назначен директором Национальной библиотеки Аргентины. В семье не сомневались, что в будущем именно он станет известным писателем, и позднее Борхес вспоминал, что “подобное убеждение намного сильнее, чем просто высказанные пожелания”. Первый рассказ “Роковое забрало” под влиянием “Дон Кихота” Сервантеса он сочинил в семь лет, а уже будучи слепым на протяжении тридцати лет написал и опубликовал десять сборников стихов и три книги рассказов. Кроме того, Борхес был полиглотом. Помимо испанского и английского он владел немецким, французским, итальянским языками, а также знал латынь и в конце жизни изучал арабский.
О литературном наследии Борхеса созданы тонны диссертаций, его творчество – кладезь для филологов. При этом любопытно, что он никогда не писал романов и вообще принципиально не писал тексты больше 14 страниц, считая книги на пятьсот страниц “утомительным безумием”. В самом деле, зачем так долго расписывать основную идею, которую можно изложить устно за пять минут? Кстати, это убеждение Борхеса – отличная рекомендация современным прозаикам и авторам нуднейших научных монографий.
Но это стремление к лапидарному изложению основных идей сыграло с самим Борхесом странную шутку. От его творчества в памяти даже образованных и филологически подкованных читателей в сухом остатке остались лишь две основные идеи (что на самом деле очень много, потому что от большинства писателей не остается ни одной), изложенные в его эссе “Четыре цикла” и рассказе “Вавилонская библиотека”.
Первая заключается в том, что все сюжеты мировой литературы в ее прошлом, настоящем и будущем сводятся всего лишь к четырем: “Осада города”, “Возвращение домой”, “Поиск” и “Самоубийство Бога”. Первый сюжет присутствует в “Илиаде” Гомера, второй – в его “Одиссее”. Бог приносит себя в жертву в Евангелии, а поиск (чего-то внешнего или самого себя) наличествует в любом авантюрном или психологическом романе. И можно сколько угодно спорить с этим открытием слепого библиотекаря, но в конечном итоге он прав. И тогда, с точки зрения сюжета, нет принципиальной разницы между “Одиссеей” Гомера и, например, “Живи и помни” Распутина, ибо и там, и там герой возвращается домой. Нет сюжетного различия между эпосом, как греки осаждали Трою, и любым романом, где герой добивается любви дамы своего сердца – и там, и там идет жестокая осада крепости.
Вторая идея Борхеса – циклопическая библиотека, где собрано такое количество книг, что их объем превосходит объем обозримой Вселенной в непостижимое количество раз. Большинство этих книг абсолютно бессмысленны, так как отличаются только разным, но произвольным набором букв. У Борхеса их 25 (в латинском алфавите – 26, в русском – 33). Идея “библиотеки” чрезвычайно проста: “Если вы посадите бесконечное количество обезьян за пишущие машинки, то одна из них обязательно напечатает “Войну и мир” или пьесы Шекспира”.
Тоже неплохое предостережение для современных писателей. Как и первое: что бы вы ни написали, все сюжеты уже давно исчерпаны.
Главный роман ученика Борхеса Хулио Кортасара “Игра в классики”, написанный в 1963 году, до сих пор считается непревзойденным образцом постмодернистской литературной игры. Он напоминает о том, что писать “просто так” сегодня уже невозможно или, по крайней мере, крайне архаично. Кортасар предложил роман, который предполагает две техники прочтения – обычную и игровую. Первые две части – “По ту сторону” и “По эту сторону” – имеют законченный сюжет и располагают к обычному прочтению. Третью часть – “С разных сторон” – следует читать по схеме, предложенной автором, с определенным чередованием глав.
Хулио Кортасар. Фото: articulo.mercadolibre.com.ar
Напомню, что “игра в классики” – это старинная детская игра (в том числе и наших советских времен), где дети на расчерченном мелом асфальте, прыгая на одной ноге, толкают баночку из-под гуталина. Примерно так же следует читать роман Кортасара.
Или не читать.
Зачем, если все сюжеты давно исчерпаны?