Словечко “сюрреализм” (сокращенно – “сюр”) давно вошло в житейский обиход. Его употребляют все кому не лень, когда хотят обозначить абсурдную ситуацию. “Это сюр какой-то!” Под “сюром”, как правило, понимают то, что находится за границами нашего разумения, что не поддается здравому осмыслению. И как ни странно, это житейское понимание сюрреализма недалеко отстоит от того, что имели в виду первые сюрреалисты вообще и их лидер Андре Бретон в частности.
В 20-е годы прошлого века сюрреализм стал реакцией на определенный тупик, в котором оказался реализм как главное направление в искусстве и литературе XIX столетия. К концу XIX – началу ХХ века накопилось такое огромное количество романов, написанных в реалистической манере, и такое огромное количество картин, бессмысленно копирующих реальность, от пейзажей и портретов до натюрмортов (в самом значении слова – “мертвая природа” – было что-то тоскливое), что у наиболее дерзких представителей искусства и литературы того времени возникла жажда поиска каких-то новых путей и перспектив. Так, на рубеже веков возникает много течений – символизм, футуризм, сюрреализм, экспрессионизм… Что угодно, но не надоевший, набивший оскомину реализм.
Словечко “сюрреализм” (сокращенно – “сюр”) давно вошло в житейский обиход. Его употребляют все кому не лень
В России футуристы сбрасывали “Пушкина, Достоевского, Толстого и проч.” с “Парохода современности”. В “Манифесте сюрреализма” Андре Бретона тоже доставалось Достоевскому за нудное и ненужное, по мнению автора “Манифеста”, описание комнаты в романе “Преступление и наказание”. И еще – Стендалю. “Герои Стендаля гибнут под ударами авторских определений – определений более или менее удачных, но ничего не добавляющих к их славе. Поистине мы обретаем этих героев лишь там, где теряет их Стендаль”.
Нападая на реализм, Бретон не стеснялся в выражениях: “Реалистическая точка зрения представляется мне глубоко враждебной любому интеллектуальному и нравственному порыву. Она внушает мне чувство ужаса, ибо представляет собой плод всяческой посредственности, ненависти и плоского самодовольства. Именно она порождает в наши дни множество смехотворных книг и вызывающих досаду опусов. Она делает своей цитаделью периодическую прессу и, потворствуя самым низким вкусам публики, губит науку и искусство; провозглашаемая ею ясность граничит с идиотизмом, со скотством”.
Но важен, конечно, не этот публицистический перехлест, неизбежный в любых манифестах. Важно то, что предлагал Бретон, пока только в литературе. Первопричина тупика реализма, считал он, в том, что это- метод в письме, контролируемый разумом. Разум – вот главный губитель подлинного искусства! Вот источник его несвободы! Но где человек свободен от контроля разума, этого диктатора, этого “царя в голове”? Только – во сне. Просыпаясь и вспоминая сон, мы пытаемся осмыслить его разумно, в параметрах наших привычных представлений о своей жизни, а делать этого как раз не надо. Именно во сне, где мысли не контролируются разумом (парадоксально, но это так), человек и мыслит наиболее свободно.
Любопытно, что главный корифей реализма в литературе Лев Толстой тоже допускал эту идею. Он придавал огромное значение снам и считал, что если бы человеческие сны были с непрерывными продолжениями (такое бывает, но только эпизодически), то человек утратил бы различие между сном и явью.
Первые практики французских сюрреалистов (кроме Бретона к ним принадлежали Луи Арагон, Жан Кокто, Поль Элюар, Филипп Супо и другие) странно напоминали популярную в XIX веке и дошедшую до наших дней коллективную игру в “чепуху”. Это когда на листочке бумаги один участник пишет какую-то фразу и загибает бумагу так, что следующий участник видит только ее конец и приписывает к нему продолжение. Следующий участник – то же самое. В результате выходит лишенный всякой логики, но весьма забавный сюжет, над которым участники игры долго смеются. У первых сюрреалистов эта игра получила название “Изысканный труп”, и хотя во время этой игры в слова и рисунки участники ее много смеялись, они рассматривали ее вполне всерьез как новое средство самовыражения, где стирается значение личности автора, не способного контролировать процесс письма.
В литературе сюрреализм в чистом виде не породил каких-то очевидных гениев и шедевров
Возможно, я ошибаюсь, но в литературе сюрреализм в чистом виде не породил каких-то очевидных гениев и шедевров. Куда более продуктивным он оказался в живописи и кино. Работы Сальвадора Дали, Пауля Клее, Рене Магритта тому доказательство, как и фильмы Жана Кокто, Луиса Бунюэля и Дэвида Линча.
Наследником сюрреализма в литературе, наверное, можно считать латиноамериканский “магический реализм” (Хорхе Луис Борхес, Габриэль Гарсиа Маркес, Хулио Кортасар). Но хотя здесь акцент и стоит на первом слове, в основании метода все-таки лежит старый, добрый реализм, но только с магическим привкусом.