Все хорошо. Просто шкаф упал
Перед рассветом машины остановились в зеленых после оттепели полях. Тишина. Утро. Где-то вдалеке идут обстрелы. Командиры на непонятном нам языке обсуждают: «На Зеленку — двоих. Нет, возьми на Ястреб».
Нас пятерых привезли на «Ястреб». Лай собак… Едва выпрыгнули, из блиндажа выбежали 8 человек и сели в машину, сказав, что чуть ли не в атаку.
Сразу начался обстрел. Нам сказали: это вас встречают. Увидели, что подъезжаете, и — «с прибытием!».
Более непосредственный обстрел был на другой день. В блиндаже горела лампочка, а потом — дзум, и свет погас. Прилетело почти по нам.
Блиндаж — окоп, накрытый сверху бревнами. В нем печка, свет и даже телевизор. Камера все вокруг снимает: «Если будет наступление, вы первые его увидите».
Кроме двух блиндажей еще окопы. В них — дело к весне — глина с водой. Шутим: тут точно не сбежишь с позиции, потому что быстро и самому из окопа не выбраться. И это все называлось третья линия обороны между Попасной, Ирмино, Калиново и Стахановым.
Обстреливали нас каждый день. Сказали: блуждающий миномет — команда выезжает, чтобы обстрелять нас в неожиданное время. Первые дни в блиндаже я жил в полной уверенности, что это мои последние дни. Даже не ел и не спал. Суп наварили из запаса тушенки, не прикоснулся. Мы все почему-то ждали танковой атаки. И была полная потеря всех эмоциональных и рациональных вдохновений и сил. Суперуныние: это конец. Как на картине Кукрыниксов с Гитлером в бункере.
Уже на третий день на передовой у нас после обстрела был первый раненый. Минометным осколком ему пробило легкое. Вызвали машину, она долго ехала, погрузили, увезли, а утром пришла смс, что он умер. Осталось двое детей и жена, беременная третьим. Это была первая смерть среди нас.
Смиряться с возможной своей смертью начинаешь дней через 10. Уже думаешь: да хрен с ним — умру, и ладно. Мне уже 30, диссертацию защитил… Тяжелого ранения — зрение потерять или ноги — не хотелось бы. А умереть — вообще без проблем. От снайпера еще здорово умереть. Пьешь из лужи талую воду и словно сродняешься с землей… Смотришь на эти окопы и думаешь: ну вот место, где я останусь… Здесь, в полях и кустах… Ну не хотелось бы, конечно. Но ничего, бывает, не я первый, не я последний.
А спустя еще 10 дней это уже вообще не беспокоит.
Но были и состояния, близкие к паническим. Как-то под обстрелом парень от страха съел сим-карту. Вообразил, что его возьмут в плен, и начнут требовать от родных выкуп в 3000 долларов. Но оказалось, что это два блиндажа, взбудораженные прыжком кошки, друг в друга стреляли…
Мы дежурили, постоянно выходили из блиндажа. При обстреле, конечно, безопаснее внутри, но мы не знали, когда он будет, а выходить надо было, и туалет на улице, и печку не протопить без дров и угля. Ну и что-то надо перевозить, разгружать.
Я как-то собирался выйти, а мне кошка на грудь прыгнула. Астматик, я с кошками «на вы». В общем, как-то мы с ней разобрались, и я вышел. И увидел, что если бы не ее прыжок, меня бы не было. Потому что как раз в тот момент прилетело.
Наутро командира надо было везти в больницу. А он вечером сидел и плакал. Не хотел нас бросать. Он же взялся за нас, невоенных, чтобы дойти с нами до конца…
Самым счастливым днем было 24 февраля. Я проснулся от того, что тихо. Даже блуждающий миномет весь день молчал. Наверное, в шоке от случившегося. А потом мы видели, как ехали наши «Грады» всю ночь и весь день. Эта волна проходила сквозь нас, и у всех было приподнятое настроение.
Связываться с родными нам запретили, сказав, что в Стаханове есть дерево, к которому прибиты смартфоны, обнаруженные начальством. Но когда стало понятно, что мы тут не на три дня, командир сказал: отойди от блиндажа на 100 м в поля, дай смс «жив- здоров», выключи телефон, и назад. И все стали с риском для здоровья это делать. Я не раз слышал, как многие говорили своим: «Я в тылу, охраняю склад со сгущенкой». А тут взрыв! «А, это шкаф упал…» Но «Я на передовой, спасите, заберите» — ни разу не слышал.
Потрясающий командир
Еще в Стаханове кто-то из пробегающих начальников сказал нам замечательную фразу: слушайте своего командира, и 90 процентов из вас выживут.
У нас был потрясающий командир. Егор, позывной «Дед», 49 лет, из Алчевска. Как я понял, участник военных действий с 2014-го, опытный. По типу правдоруб и очень своенравный, с любым начальством тяжелые отношения. Но героизма невероятного.
Главной задачей его было сохранить всех нас живыми. «Человек войны» с задачей, чтобы все выжили и чтобы все закончилось мирно — меня это потрясло. Потрясла его разумность, отсутствие идеологических шор, без «мы хорошие, они маньяки». Говорил, что в тех окопах то же самое, везде есть разные люди. И правда старался нас сохранить… Нам повезло. От командира там очень многое зависит. Не от генералов, а от прямо тобой командующих. Я слышал истории о разных командирах.
Человек из гуманитарных научных кругов, совершенно не соприкасавшийся с народными профессиями, я оказался среди «сварных» — сварщиков разных разрядов. «Дед» руками мог, по-моему, все.
И он был потрясающим психологом. Идет обстрел, света нет, снаряды ложатся все ближе, дроны всё снимают. Настроение такое, что вот следующий удар, и нам за стены держаться. А он, хлопнув себя по ляжкам, хриплым прокуренным голосом говорит: «Так. Анекдот». И рассказывает такой пошлый, такой похабный анекдот, что все рыдают от смеха. Он очень точно знал, когда рассказать анекдот, когда наорать, чтобы начали убираться… Настоящий лидер, и очень органичный человек. Без высшего образования, не читая Людендорфа и теоретиков тотальной войны, он точно знал, где и что сказать, на кого обратить внимание… Я как-то стоял в карауле с автоматом, командир прошел, посмотрел на меня, достал конфетку и вручил «Лучшему бойцу». (Думаю, за дисциплинированность.)
На передовой не позвонишь в милицию и не скажешь: приезжайте. И только солдаты это поймут, как все начинает зависеть от командира. Сможет ли он удержать их или нет. Егор дней через 10 сказал: пьяный солдат — мертвый солдат. Это прозвучало как закон, и все ему подчинились. Я вообще не пил и не пью. Но «сварные», электрики, они ведь очень близко к этой теме. Так он им сказал, что сам хочет выпить, но не будет. И всё — никто не пил.
А еще он был очень смелый. Однажды позвонили из штаба: такое-то количество людей отправь туда-то. И было ясно, что в очень опасный сюжет. А у нас уже к тому времени не самые боевые оставались… Ну и что делать? Так он перезвонил в штаб и сказал: во-первых, они пойдут добровольно, а во-вторых, я пойду первым. И тут же сообщил всем на общий канал: кто со мной? И сразу: я с тобой, я, я…
Как-то раз нас минут 10 обстреливали, свет погас. Но лишь прекратили, он как ни в чем не бывало говорит: ну че, провод надо чинить, плоскогубцы есть? Встал и пошел. Я бы в жизни не пошел, когда вот только что обстреляли… И много было таких историй. И было ясно, какой он.
Когда у него из-за диабета вдруг стали отниматься ноги, нам надо было наутро везти его в больницу прокапать. Так он вечером сидел — ох, не одобрил бы он, что я это говорю — и плакал. Не хотел нас бросать. Он же взялся за нас, людей невоенных, чтобы дойти с нами до конца… Он же дал слово, а вот уезжает… Звонил потом из больницы: как только, так сразу к вам… Но перед его возвращением меня увезли с астмой. Я даже не знаю, жив ли он сейчас. Но очень надеюсь…
Кто умирает первым
Я защитил диссертацию по теме «Технологический детерминизм существования человека в ноотехносфере», Хайдегер, Гегель. И шахтеры, «сварные» и электрики дали мне позывной «Профессор». Хотя любили повторять, что таким как я тут не место. Здесь место профессиональным военным.
Конечно, первой темой моих антропологических наблюдений стала тема смерти. На фронте умирают не только от взрывов и пуль, но и от болезней. У одного солдата случился острый приступ аппендицита, он еле ковылял, я ему еще помогал вещи нести. Наутро сообщение: умер на операции.
О мертвых нельзя нехорошо, но мне показалось, что первыми уходили не лучшие. Несколько хамоватые, немножко подлые. Некрасиво признаваться, но проскользнула мысль: о, война забирает не самых благородных людей…
А потом начали уходить те, кого я знал. Саша Ищенко погиб (муж известного луганского философа Нины Ищенко. — Прим. ред.). Типичный олимпиадный мальчик-математик, наукой интересовался. Преподавал, имел художественные наклонности, любил рисовать. Показывал мне свои рисунки. Коллекционировал какие-то баночки, крышечки. Без зависти, без мести, без пафоса, без апломба — погиб.
А потом погиб Коля Бардаченко, с которым мы в один день защищали кандидатские. У нас здесь все-таки трудовой народ и по части интеллигентности не так много ярких персон. А Коля был настоящий донбасский, луганский интеллигент… Очень вежливый, 10 раз переспросит, извинится.
Музыкант. Играл на электрогитаре. «Так, Коля, какой альбом ты считаешь самым классным? Я — «Бордерлайн» Земфиры ( является иноагентом. — Прим. ред.)». «Андрей, понимаешь, есть «Пинк Флойд», а все остальное это так…». Погиб героически. Вытаскивал раненых из-под минометного обстрела, перевязывал. А потом и вовсе накрыл их собою. Осколок снаряда прямо в грудную клетку.
И я пришел к неутешительному выводу: война забирает всех без разбору. Могут погибнуть и жесткие, несправедливые. А могут такие как Коля Бардаченко, чистый свет. Мы с ним на автобусе везли на рецензию диссертации, и я спросил: Коля, ты будешь праздновать 30-летие? Он ответил: нет. Да ладно, говорю, 30 лет надо праздновать. Но не отпраздновал.
Я не отвожу взгляд от военных в городе
После демобилизации мне тяжело было видеть в Луганске компании, сидящие в ресторанах как ни в чем не бывало.
Еще не мог после фронта смотреть военные фильмы: «Товарищи, наступаем!» Какие «товарищи»? Матом там все орут. Но военный мат, скажу вам, как ученый, это особая вещь…
Рождается ли из хаоса боев космос? Не знаю. Сейчас очень ускоряется социальное время — нейросети, искусственный интеллект, Марс скоро будут колонизировать. Я из тех, кто не считает глупостью проекты Илона Маска по его обогреву, эта идея уже лет 70 обсуждается учеными…Но если говорить не про экспансию космоса, а про космос как гармонию, то на фронте мало гармонии. Но есть своя симфония — взрывов, запахов, движений. Хоть это и не тянет на то, что там у Баха…
На фронте — я об этом писал в философской статье — очень много зависит от слуха. Войну обязательно надо слушать, что там свистит, шуршит, шумит. По свисту летящих ракет можно многое понять. Опытные знают, когда прятаться, а когда нет. Как-то стояли в поле с командиром (не Егором), И вдруг сзади него взорвалось. И он по звуку, не оборачиваясь: это отлет. А солдат: твою мать, какой отлет?! В блиндаж! Это был прилет польского снаряда… Потом еще прилетали абсолютно беззвучные польские ракеты — сразу взрыв.
У меня астма с 6 лет, 9 лет спецсанаториев, дома кондиционер с очисткой воздуха, лампа, увлажнитель. А в блиндаже все курили. И весной после потерь сознания из-за приступов астмы меня отправили в лазарет. Первый специалист сказал: срочно под капельницу. На военно-врачебной (очень строгой) госкомиссии комиссовали. Врач сказала: вы могли умереть. Я ответил: зато долг Родине отдал. Не стыдно в глаза военным смотреть. Потому что многие ходят по городу и отводят от них взгляды. Я не отвожу.
Однажды утром мне позвонил с фронта Дима с позиции Лис. Мы у них воду брали, которую привозили иногда им, иногда нам. Спросил, как я. Сказал, на какой он позиции. Как же ощущалось, что это звонок «оттуда».
На память о фронте у меня осталась помятая баночка иваси (сослуживец предложил за пачку ненужных мне сигарет). Портфель мой — с лекциями, бывший со мной в блиндаже.
Нет, я не хипстер. Первый раз слышу, что у меня хипстерский стиль. У нас в Луганске все такие, знаете, дети шахтеров. Ну разве что после фронта немножко побыть хипстером.
Я когда вернулся, молодая коллега, преподающая у меня на кафедре психологию рекламы, спросила: «Ну что? Правда, похоже на компьютерную игру?» И в интернете все время почему-то об этом спрашивают.
Как практик, говорю: абсолютно не похоже.