«Любезные родители папенька Григорий Никифорович и маменька Марья Ивановна!
С живейшей радостию и нетерпением спешу уведомить вас, что я принят в число студентов императорского Московского университета… Тем более меня радует и восхищает принятие в университет, что я оному обязан не покровительству и стараниям кого-нибудь, но собственно самому себе… Итак, я теперь студент и состоюсь в 14 классе, имею право носить шпагу и треугольную шляпу. 25 числа (сентября 1829 года. — П. Г.) подал я просьбу в совет университета о принятии меня на казенный кошт. Решение на мою просьбу выйдет около Рождества Христова, а не прежде, и до тех пор я должен жить на своем коште… Пожалуйста, не оставьте меня присылкою денег на форменную одежду и на содержание. Без форменной одежды мне запретят ходить на лекции. Прощайте. Остаюсь любящий и почитающий вас сын ваш, студент императорского Московского университета Виссарион Белинский»1.
В. Г. Белинский. Рисунок П. А. Брюллова с оригинала К. А. Горбунова. 1838 г Фото: Архив журнала «Родина»
Приведенный фрагмент из письма будущего публициста и критика — характерное свидетельство студенческих переживаний, вызванных тревогой лишиться средств к существованию. Статистические данные по социальному составу студентов Московского университета в какой-то степени отражают зависимость материального положения от их сословной принадлежности. Так, в период с 1825 по 1835 год около 70 процентов учащихся составляли сыновья чиновников, мещан, священнослужителей, ремесленников. Сыновей среднепоместных, а тем более крупнопоместных дворян было очень мало2.
В университете студенты делились на казеннокоштных и своекоштных. К статусу последних были близки стипендиаты, которые получали денежные пособия с суммы, переданной благотворителем под проценты университету. Они проживали на городских квартирах и в отличие от казеннокоштных учащихся по окончании университета не обязаны были работать учителями в течение шести лет.
Зачисленные на казенный кошт студенты находились на полном материальном обеспечении: им предоставлялось отапливаемое жилье, питание в университетской столовой, обмундирование, канцелярские принадлежности, учебная литература. Эти льготы открывали дорогу в университет прежде всего малоимущим семинаристам, гимназистам с хорошей аттестацией и поведением и тем, у кого не было родственников или знакомых, способных приютить у себя школяров на ближайшие три-четыре года.
Московский университет. Акварель художника Барановского. 1848 г.
Университет представлял собой дом в четыре этажа, с передним двором и боковыми корпусами, обращенными к Моховой (правое крыло) и к Никитской (левое крыло) улицам. Сюда можно было попасть с парадного входа, выходившего на Моховую, и с задней стороны через два малых входа, расположенных в боковых корпусах. На первом этаже для студентов была устроена столовая в виде огромной залы с двумя рядами столов, вмещавшей 150 человек, на втором квартировали профессора, а на третьем читались лекции.
Последний этаж был общежитием. Студенческие комнаты и дортуары (спальни) тянулись по обеим сторонам коридора от левого крыла до правого. Здесь же, под боком у них, находилась библиотека, а нарушителей дисциплины ожидал карцер, выходивший единственным окном на задний двор, где студенты обычно гуляли, читали или готовились к экзаменам.
Попечитель Московского учебного округа генерал-адъютант, генерал от кавалерии граф С. Г. Строганов 1-й. В мае 1826 г. по повелению императора Николая I прибыл в Москву для проверки университета. Литография. 1860-е гг.
Университетский дом на Моховой, после того как его питомцы перешли в просторные аудитории нового здания на Никитской, перестроенного специально для университета, москвичи именовали «старым». Появление этого корпуса (1835) было вызвано возросшей численностью студентов. Однако количество казенных мест, положенных по штату — 40 человек на юридическом, математическом, словесном и еще 100 человек на медицинском отделении, — оставалось неизменным, главным образом из-за весьма небольшой суммы, определенной на их содержание. Вероятно, поэтому до 1 сентября 1826 года правление Московского университета предпочитало выдавать положенные студентам крохи — 200 рублей ассигнациями в год на человека — на руки да еще высчитывало из них почти половину за отопление и еду. Вот как описывал подобный кошт один из студентов той поры: «Мы были снабжены железными кроватями, одеялами и только. Все остальное, что относится к постели, также белье, обувь — запасали сами. Также купили сами маленькие столики и комоды. Белье мыли жены сторожей и за такую плату, которая в настоящую минуту покажется баснословно дешевой (за сорочку 2 коп. асс., платок, полотенце — 1 коп. асс.). Чищенье сапог шло от сторожей. За это платилось им по несколько копеек в месяц. Мы получали кроме жалованья еще 5-6 свечей в неделю»3. Такой способ содержания был выгоден в первую очередь студентам, получавшим ежемесячно по 10 рублей, а также устраивал университетское начальство, которое таким образом освобождало себя от части хозяйственных забот.
Генерал А. А. Писарев. Литография с оригинала Луи де Сент-Обена. Изображен со звездой и лентой ордена Св. Анны 1-й степени и шейным крестом Св. Владимира 3-й степени.
С приходом в ноябре 1825 года на пост попечителя А. А. Писарева в университете началась коренная ломка старых порядков. Отставной генерал-майор почитал своим долгом исправить любыми средствами очевидные, по его мнению, недостатки в сфере быта и жизни студентов. В частности, именно с его подачи была упразднена «порочная» практика выплаты жалованья студентам. «Крайним неудобством я нахожу, — писал он, — едва ли не правильнее назвать злом для нравственности есть то, что студентам раздают по рукам жалованье, на которое они должны себя одеть, кроме мундира, обуть и обмыть. Жалованье недостаточное, а средств к исправлению всего требуемого и того меньше, и потому нередко бывает, что часть жалованья не на должное ими употребляется»4.
Вскоре стараниями Писарева студенческое довольствие было увеличено до 350 рублей в год. Вдобавок он поднял вопрос о студентах, находившихся на иждивении благотворителей и пользовавшихся благами казенного кошта. Попечитель предложил «не уменьшать число сих студентов, а выдавать им по рукам получаемое ими ныне жалованье, чтобы они уже не жили более в университетском доме, а считались бы своекоштными, которым сия награда от благотворителей была бы подмогою, а университетский дом не был бы столь стеснен живущими в оном»5.
О результатах деятельности попечителя Писарева можно судить по воспоминаниям более поздней поры, когда он уже вышел в отставку. Его заботами 150 казеннокоштных студентов жили в 16 номерах, в каждом от 8 до 12 студентов и у каждого был свой стол, кровать и табуретка. Особенно полюбились студентам простые, но удобные и вместительные столы с широкой доской для письма. Под доской находился выдвижной ящик для тетрадей, писем и всякой мелочи, а нижнее пространство справа было перегорожено полкой для книг со створчатыми дверцами. Помимо книг, студенты обычно там хранили что-нибудь из съестных припасов, сальные свечи, бумагу для письма. Столы в номерах отстояли друг от друга на 1,5 метра и располагались вдоль стен, но так, чтобы учащиеся садились лицом к окну, а спиной к входной двери, ведущей в коридор.
К каждому номеру был приставлен солдат, который делал уборку и прислуживал студентам: чистил платья, сапоги, пришивал недостающие пуговицы на вицмундирах, менял постельное белье. Как видно, казенное житье было вполне приемлемым, если не считать необоснованного и невыносимо жесткого надзора за поведением учащихся со стороны инспектора и его помощников, когда за малейшее нарушение установленных правил провинившихся немилосердно карали.
Н. А. Ярошенко. Спор старого с молодым. 1881 г.
Инспектор П. С. Щепкин осуществил давнее намерение Писарева — превратить часть номеров в дортуары. В атмосфере коммунального общежития нехитрые бытовые предметы (стол, кровать) представляли собой уголок приватного пространства, где человек мог побыть наедине со своими мыслями, отдохнуть. Щепкин же лишил студентов этих маленьких радостей, приказав перетащить кровати в другую половину этажа. Более того, новообразованные спальни в дневное время суток запирали. Если прежде в номерах находилось не более 12 студентов, то теперь их стало 15-19.
Закончив все утренние процедуры, студенты собирались на завтрак. Их кормили три раза в день в университетской столовой. В обязанности правления университета, которое заведовало хозяйственной частью, входила заготовка необходимого продовольствия. Вообще вся система закупок товаров университетом строилась на основе положения «Об обязательствах, заключенных с торгов, между казною (казенными учреждениями. — П. Г.) и частными людьми по подрядам и поставкам». Правление Московского университета заранее помещало объявления о предстоящих торгах в центральные правительственные газеты, такие, например, как «Московские ведомости». Все продукты покупались свежие, но «по ценам справочным и без уступок, несмотря на значительный местный лаж на ассигнации»6, что никак не устраивало такого рачительного хозяина, как Писарев. Вскоре ситуация изменилась. Были построены новые погреба, благодаря которым провизию можно было запасать на несколько месяцев, закупая ее у поставщиков со скидкой.
Студенческая пища была непритязательна и однообразна, но достаточно сытна и питательна. Поступавшего на казенный кошт знакомого студента инспектор предостерегал: «Ты здесь должен забыть матушкины перинки, подушки, пирожки и лакомства, а сидеть и спать на жесткой подстилке, довольствуясь едой из общего котла. Не забывай старую русскую правдивую пословицу: «Сытое брюхо к учению глухо»7.
В ежедневный студенческий рацион входили каши: рисовая, овсяная, перловая, манная, гречневая, пшенная, варили им макароны, вермишель, подавая их с мясной или овощной подливой. Это было на обед и ужин, а на завтрак, начинавшийся в 8 часов, студенты довольствовались булкой и стаканом молока. Естественно, молодой организм требовал большего.
С мыслью о том, что неплохо было бы подкрепиться, московские студенты с раннего утра отправлялись в трактир купца Печкина, который слыл покровителем ученой публики и щедрым их кредитором, да и само заведение размещалось недалеко от университета на Моховой, напротив Александровского сада. Чай пили в складчину по 3-5 человек и традиционно на 5 алтын брали три пары чая, а по сути — чайник с заваркой и шесть кусков сахара. Кипяток был не ограничен, поэтому студенты растягивали удовольствие: читали газеты, обсуждали театральные премьеры, рассказывали забавные истории. Обедали студенты в два часа пополудни, а ужинали в восемь. Обед и ужин состояли из трех блюд: горячее, холодное и каши. На горячее подавали то капустные или огуречные щи, то суп картофельный, лапшу или борщ.
По праздникам обед устраивали на два часа раньше. Мясные кушанья из говядины заменялись телятиной, на столе появлялись пироги и какие-нибудь пирожные. Хлеб был всегда в избытке, как белый, так и черный. Им студенты запасались впрок, чтобы вечером устроить себе второй ужин, запивая кусочки хлеба молоком или квасом.
Конечно, казенная еда, да еще среднего качества, быстро надоедала, и иногда студентам хотелось себя побаловать — купить сладкий пирожок в кондитерской, заказать полноценный обед в трактире. Средства на эти радости жизни они добывали по-разному: делали переводы, давали уроки (это называлось «достать кондицию»), брали взаймы, продавали ненужные книги или вещи, на худой конец просили родителей прислать им деньги. К последнему способу старались не прибегать, чтобы не быть в тягость семье.
В. Г. Перов. Спор о вере. Сцена в вагоне — беседа студентов с монахом. 1880 г.
Наиболее доходной статьей студенческого бюджета являлись кондиции. Поэтому конкуренция за дома, где прилично платили, была высока. К тому же своекоштные имели небольшую фору перед казенными студентами, которые не могли выходить из университета без разрешения начальства.
Многое зависело от личных способностей, умения показать себя, блеснуть эрудицией перед родителями будущего ученика, знанием предмета, благопристойными манерами, и уж совсем не лишним было иметь при себе профессорские рекомендации. Те, кому это удавалось, мало в чем себе отказывали: «С двух кондиций, не помню сколько, при готовом столе и квартире (номере) я ни в чем не нуждался. Из дома родители тоже изредка присылали 5-10 руб. асс. Я просто мог считать себя богатым человеком», — вспоминал студент Ф. Ляликов. Обычный гонорар за урок колебался от 2 до 5 рублей.
Студенты, одаренные красивым почерком, не брезговали перепиской делопроизводственных бумаг. В присутственных местах за такую работу платили по 2 копейки за лист.
Казенный кошт при всех издержках имел свои плюсы — отапливаемое, сухое, чистое жилье, сносная пища, обмундирование, баня, прислуга — на фоне нередко прозябавших в нищете своекоштных студентов. Выходцы из разных сословий, они приезжали порой из глухих мест с несколькими десятками рублей в кармане. Если казеннокоштные учащиеся сравнительно быстро обживались на новом месте в атмосфере братского единения, то своекоштные провинциалы погружались в чуждую, непривычную для себя среду огромного города. «В Москве сначала очутился я совершенно один, никого — ни знакомых, ни родных. В этом многолюдстве я чувствовал странную пустоту, и тоска невыносимая теснилась во мне. Но скоро я свыкся с Москвой», — вспоминал А. Н. Афанасьев8. Да и тосковать времени не было: нужно было устроиться, найти комнату или снять на худой конец так называемый «угол» в доходном доме.
Не искушенные в этих вопросах студенты искали квартиры вслепую, руководствуясь чутьем и удачей, странствуя от дома к дому и рискуя заночевать под открытым небом, либо обращались в «Справочные места», открытые в Москве с 1825 года для удобства частных сделок, где за 35 копеек посетителю давали адреса. Конечно, дотошное изучение объявлений в справочных конторах еще не гарантировало студентам крышу над головой, но это было лучше, чем бродить по городу и спрашивать дворников о свободных квартирах. Большой удачей было встретить земляков. Например, студент Я. Костенецкий разыскал своих товарищей по Новгород-Северской гимназии, поступивших в университет годом раньше, которые с радостью предложили ему разделить с ними кров и стол, «для чего наняли квартиру в Старой Конюшенной, недалеко от Пречистенского бульвара. Квартира… состояла из передней залы и двух комнат… да нанимали еще кухарку и жили на своем содержании. Обед и ужин состоял у нас из трех блюд, а утром и вечером чай с белым хлебом или сухариками… Все это содержание с отоплением, освещением, мебелью и мытьем белья стоило нам в месяц на каждого квартиранта (всего трое. — П. Г.) по 30 руб. асс.»9.
В. Г. Перов. Беседа двух студентов с монахом у часовни. 1871 г.
По московским меркам это было весьма дешево. Но многие не задерживались подолгу на одном месте: либо студентов выгоняли домовладельцы за неуплату и ночные кутежи, либо хозяева обманывали доверчивых квартирантов. За несколько лет учащиеся ухитрялись поменять до десяти квартир. Студент Н. Мурзакевич вспоминал, что выбирал исключительно дешевые и далекие от университета квартиры, располагая 240 рублями асс. в год, присылавшимися отцом10.
В основном учащиеся были разбросаны по разным частям на огромном пространстве и добирались до «святилища наук» кто в экипаже, а кто пешком, затрачивая на дорогу уйму времени, столь драгоценного для бедных студентов, дороживших любой возможностью подзаработать. Вспоминая о годах былой юности, Н. И. Пирогов должен был признать, что тогда ничем не мог помочь матери и сестрам, которые «содержали меня своим трудом… так как одна ходьба в университет с Пресненских прудов брала взад и вперед часа четыре»11.
Тяжелым ударом для бедных своекоштных студентов стало введение с осени 1826 года обязательной форменной одежды, ознаменовавшей наступление новой эпохи в истории университета. Форма требовала денег, а тут еще инспектор с попечителем наседали, выискивая недостатки во внешнем виде студентов. Комплект студенческой формы (без шинели), куда входили помимо собственно мундира вицмундир, две пары панталон, треугольная шляпа, шпага и портупея, стоил недешево. Экипировка одного казеннокоштного учащегося обходилась казне в 101 рубль 25 копеек12.
Учащиеся, которые и без того кое-как сводили концы с концами, всячески изворачивались, пытаясь сократить затраты на мундир. В ход шли любые уловки: из старого фрака мастерили мундирную куртку, а чтобы не открылся подлог, надевали поверх шинель, выставляя на обозрение только блестящие пуговицы и малиновый воротник, ходили в университет по очереди, имея один сюртук на пятерых, или приходили в партикулярном платье, дабы сберечь мундир для более торжественных случаев: торжественных актов в университете, экзаменов. Далеко не все своекоштные могли позволить себе раскошелиться на такую сумму.
Купить форму, да еще хорошего качества, сразу не удавалось. Мундиры, скроенные из дешевого сукна, быстро изнашивались, ветхая шинель не спасала от сильных морозов, а денег для починки и обновления своего гардероба не хватало. Приходилось чаще сидеть дома, реже бывать в университете. В итоге беспросветная нищета, подорванное голодом и холодом здоровье нередко вынуждали некоторых распрощаться с заветной целью — получить университетский диплом.
Московский университет. Новое здание на Моховой улице. 1890-е гг.
Конечно, мир был не без добрых людей. Студент Костенецкий рассказывал о существовании обычая помогать бедным товарищам: состоятельные студенты брали на содержание несколько человек, нанимая им квартиру, другие принимали их у себя на месяц или год. К сожалению, неизвестно, насколько регулярной была такая поддержка. Гораздо более реальной была помощь самого университета, создавшего сеть благотворительных стипендий, на которые могли рассчитывать своекоштные студенты, пройдя сито отбора.
Тем не менее «все жила голь перекатная!», стоически перенося бытовые неурядицы, но ни на миг не забывая о крепких узах товарищества. Память об этом бережно хранили на протяжении долгих лет. «Нисколько не жалуюсь на то, что в Москве не было у меня ни семейного очага, ни постоянной квартиры и ничего, кроме дорожного старого чемодана. Были студенты, которые испытывали не только бедность, но и нищету… Что за беда, что я жил где придется. Но судьба, которая рано познакомила меня с нуждой, одарила меня другим благом — друзьями…»13
Статья Павла Гришунина впервые опубликована в журнале «Родина» №1 за 2005 год.
- 1. Белинский В. Г. Письма//Полн. собр. соч. в 13 т. Т. 11. М. 1956. С. 14–15.
- 2. Насонкина Л. И. Московский университет после восстания декабристов. М. 1972. С. 35.
- 3. Ляликов Ф. И. Студенческие воспоминания//Русский архив.1875. Кн. 3. № 11. С. 386–387.
- 4. РГИА. Ф. 733. Oп. 29. Д. 72. Л. 2 об.–3.
- 5. Там же. Д. 79. Л. 1–2.
- 6. РГИА. Ф. 733. Oп. 29. Д. 72. Л. 5 об.
- 7. Назимов М. В провинции и в Москве с 1812 по 1828 г.// Русский вестник. 1876. Т. 124. № 7. С. 133. С. 129.
- 8. Афанасьев А. Н. Из воспоминаний//Русская старина. 1886. Т. 51. № 8. С. 358.
- 9. Костенецкий Я. И. Воспоминания из моей студенческой жизни//Русский архив. 1887. Кн. 1. № 1. С. 116.
- 10. Мурзакевич Н. Н. В Московском университете//Русская старина. 1887. № 2. С. 270.
- 11. Пирогов Н. И. Сочинения. Т. 1. М. 1887. С. 303.
- 12. РГИА. Ф. 733. Oп. 29. Д. 207. Л. 13.
- 13. Полонский Я. П. Мои студенческие воспоминания//Московский университет в воспоминаниях современников. М. 1987. С. 248.