То открытое письмо Гребенщикову разошлось на цитаты и стало камертоном для тех, кто остался с Родиной. Спустя 14 месяцев службы в Первой фронтовой творческой бригаде Андрей Решетин вернулся в родной Петербург. Закончилась служба, но не закончилось служение — на днях скрипач выпустил сольный альбом — для фронтовиков, разумеется. Пластинку музыкант презентовал в «РГ».
Андрей Юрьевич, альбом «Сильнее смерти» — это посвящение тем, кто сейчас в зоне СВО, или это ваша попытка проститься с фронтом?
Андрей Решетин: Прежде всего, этот альбом — в память о тех, перед кем на фронте выступала наша фронтовая творческая бригада. Он адресован вообще всем российским бойцам, живым и павшим, альбом также посвящен раненым, в том числе тем моим братьям, с кем я лежал в госпиталях. Тем, кто ждет, кто за нас молится, живы мы или уже на небе. В альбоме музыка, которую я играл на фронте. Это музыка барокко, музыка сложная, написанная в XVII и XVIII веках такими композиторами, как Бах, Бибер, Хандошкин. Она на удивление хорошо воспринималась и бойцами, и мирными жителями — мы играли не только в окопах и блиндажах, но и в тылу, в наших возвращенных городах.
Расскажите о Первой фронтовой творческой бригаде. Насколько я знаю, вы там были единственным добровольцем, остальные артисты — из мобилизованных…
Андрей Решетин: Все верно. И каждый из них заслуживает упоминания. Женя Павлов — актер театра «Современник», Саша Тюпа — оперный певец, великолепно исполняющий в том числе и старые украинские песни, два выдающихся башкирских певца — Альфир Заманов и Фларид Биргалин. Душа компании — Кирилл Иванилов, певец и гитарист, способный вызвать слезы у любой аудитории. Кирилл Антонов — лучший звукорежиссер Хабаровского края, без него мы как без рук. Федя Митрохин — жонглер, артист цирка в третьем поколении. Его сценки с актерами Ильнуром Сафаровым и Ваней Бекбаевым производили на местное население такое сильное впечатление, что дети сразу радостно бежали фотографироваться с солдатами. Юра Сивачев — художник, пишущий фронтовые портреты и пейзажи. Брат Фларида Биргалина — Фидан — приложил все усилия, чтобы уйти на передовую в башкирский полк, мы все молимся за него.
Человек определяется тем, за что он готов отдать жизнь. Это сильнее смерти. Любовь к Отечеству — сильнее смерти. Долг, служение, братство — сильнее смерти
Нам повезло с командиром: боевой офицер, самый молодой среди нас, но больше всех повидавший, побывавший в тяжелых боевых ситуациях старший лейтенант Аракелян — с отменным чувством юмора и лучшими командирскими качествами. Таков наш братский коллектив.
Возвращение в мирную жизнь далось вам тяжело?
Андрей Решетин: Да, возвращаться с фронта трудно… Одна из целей альбома «Сильнее смерти» — помочь самому себе и тем бойцам, кто будет его слушать, вернуться к мирной жизни. Это как после ковида — пьешь вроде бы все тот же итальянский кофе, но у него какой-то ужасный вкус, примерно такое же изменение восприятия происходит, когда ты возвращаешься в мирную жизнь. Все кажется лживым, ненастоящим, проблемы выдуманные, люди слабые, озлобленные… Важно сказать самому себе — это просто аберрация зрения. На самом деле это все те же люди, которых можно любить, им можно доверять, за них мы, в конце концов, сражаемся.
А что сильнее смерти?
Андрей Решетин: Хочется сказать — любовь сильнее смерти, правда сильнее смерти, но я скажу иначе. Настоящий мужчина готов отдать жизнь за свои принципы. На передовой смерть — это первая реальность, и раз она тебя не постигла сегодня, — значит, ты жив, и это вторая реальность. А третья реальность — чувство вечности. Человек на передовой так не формулирует. Но он чувствует вечность. Потому и способен жертвовать жизнью, идя на задание, спасая своих товарищей. В этот момент собственная жизнь не так уж и важна. Значит, есть что-то большее. Человек определяется тем, за что он готов отдать жизнь. Это сильнее смерти. Любовь к Отечеству — сильнее смерти. Долг, служение, братство — сильнее смерти. Без этого ты еще не совсем человек — полуфабрикат, прости Господи.
Андрей Решетин: Величие страны, народа для меня — не только в военных победах, но и в научных открытиях, и в эстетике. Вот уничтожь их — и все, враг может обойтись без поля боя. Фото: Из архива Андрея Решетина
Андрей Юрьевич, вы в Донбасс регулярно ездили с 2017 года. Что вами двигало тогда, когда еще подавляющее большинство нашего общества либо не замечало этого конфликта, либо всячески от него дистанцировалось?
Андрей Решетин: Стремление что-то сделать для Донбасса было в те годы у многих моих друзей. Наверное, причина в наших семьях, переживших блокаду Ленинграда. Мой дедушка блокадник — его эвакуировали по Дороге жизни, откормили — воевал, форсировал Днепр, брал Вену. Бабушка с мамой, которой был месяц, эвакуировались из Царского Села последним поездом, все следующие разбомбили. Семейная блокадная память подсказывала: главное, что спасает людей, переживающих по-настоящему сложные времена, — не остановиться в развитии. Очень помогают новые впечатления, новые идеи — поэтому мы привозили в Донбасс музыку барокко.
Основной мотив, двигавший нами, — со-чувствие, со-страдание. Не понимаю граждан России, обвинявших нашу страну в бедах Донбасса и ничем не помогших ему. Значит, в их словах нет сердца.
Вы были одним из тех, кто всегда рвался туда, где погорячее, при этом, когда вы играли на позициях, вы снимали бронежилет… Были ситуации, когда вы могли погибнуть?
Андрей Решетин: На передовой ты остро чувствуешь, как за тебя молятся. Однажды мы объезжали фронт с переданной президентом иконой. Образ Спаса Нерукотворного, такой же был у Петра Первого в его шатре перед Полтавской битвой. Кроме священника нас было трое — Женя Павлов, Кирилл Антонов, который вел машину и чинил ее при необходимости, и я. После молебна мы давали концерты. Случалось находиться метрах в 700 от вражеских опорников, а на скрипке в бронежилете и каске хорошо не сыграешь. Помню, в лесополосе Женя читал смешные стихи Маяковского «Я счастлив!» — про то, как бросить курить. Вдруг стало прилетать. Женя как ни в чем не бывало продолжает читать, и все сидят, слушают, смеются, котята, счастливые нашей компанией, в ногах играют, и в такой обстановке даже в голову не приходит, что это может быть твой последний концерт.
Сразу скажу, чтобы не было каких-то героических иллюзий на мой счет: нашу бригаду до сегодняшнего дня уберег Господь, мы не сталкивались со страшными обстрелами, с тем, что называют «мясом». Но творческие люди там гибнут. В марте погиб замечательный петербургский художник, преподаватель рисунка из Академии художеств Александр Федоров. Он тоже пошел на фронт добровольцем, был стрелком-огнеметчиком. Жаль, что не был в нашей бригаде. В последний путь его провожала вся академия. Вечная память нашему брату.
Вы упомянули про госпиталь, были ранены?
Андрей Решетин: Внезапно полностью вылетела вестибулярка, эвакуировали в Белгород, там и поставили диагноз — инсульт. Не знаю, с чего вдруг он приключился. Никаких особых переживаний я не испытывал. Наоборот — был счастлив на фронте своей востребованностью. В чем-то мне даже было там гораздо легче, чем на гражданке. Вот жене моей было тяжело ждать, это да. Когда сообщил, что ухожу добровольцем, она сначала попробовала отговаривать, потом поплакала, а потом как нормальная русская женщина стала собирать на фронт. Но я вернулся к жене и детям, к своей мирной работе. Меня отправили в отставку по возрасту, незадолго до 61-летия.
Андрей Решетин: Случалось находиться метрах в 700 от вражеских опорников, а на скрипке в бронежилете и каске хорошо не сыграешь. Фото: Из архива Андрея Решетина
Дома вы уже почти полгода, однако я не слышал, чтобы вы давали концерты… Неужели только альбомом занимались?
Андрей Решетин: После возвращения я не даю публичных концертов. Мотивация не та. Я на смерть людей провожал, и как теперь пойти играть ради того только, чтобы сорвать похвалу у публики. Другой мотивации в современной концертной жизни я не встречал. Выглядит как бред. На седьмом десятке мне это уже точно не нужно. Играю домашние концерты для друзей. Играю в госпиталях для раненых бойцов, без этого не могу. Бойцы радуются мне, ведь я один из них. К тому же музыка барокко способна вдохнуть в них желание жить. Так что в каком-то смысле продолжаю служить. Я же доброволец, и меня просто так в отставку не отправишь (улыбается).
Еще издал за это время две книги по материалам своего фестиваля EARLYMUSIC, худруком которого был в течение всех 25 лет его существования. Занимаюсь подготовкой к съемкам второго сезона фильма «Рождение русской оперы», который мы делаем с моими московскими друзьями.
Андрей Решетин: Бойцы радуются мне, ведь я один из них. К тому же музыка барокко способна вдохнуть в них желание жить. Фото: Из архива Андрея Решетина
На фронте вы тоже написали и выпустили книжку тиражом в несколько тысяч экземпляров, которую тут же раздали бойцам. Вы придаете такое значение знанию истории на передовой?
Андрей Решетин: Нас всех надо образовывать. Я отношу беды нашего государства к тому, что мы не помним своей истории дальше, чем на 150 лет. По сравнению с другими народами у нас сохранилось очень мало артефактов, способных о ней рассказать. Потому-то мы и спорим о ней бесконечно, что мало что можем «потрогать руками». Беды нашей интеллигенции — в этом. Все уверены, что мы «сели за стол» культурных народов последними, лишь в XIX веке. Если бы они были пообразованнее, то не сбежали бы и не несли ту чушь, которую несут.
Ваш международный барочный фестиваль EARLYMUSIC — это как раз попытка образовывать интеллигенцию?
Андрей Решетин: Все гораздо глубже. Я начал этим заниматься в 90-е годы. Примерно тогда же понял простую формулу разрушения страны, точнее, увидел ее в действии. Первый шаг — забвение истории. Проверочное действие — неблагодарность: народ начинает ругать тех, кому страна больше всех обязана. Например, имя величайшего государственного деятеля Григория Потемкина мы используем в выражении «потемкинские деревни» как образец очковтирательства. Его «потемкинские деревни» — города с населением в сотни тысяч, а то и в миллион, это Крым, это Новороссия. Кто-то всерьез думает, что Екатерину Великую можно было обмануть картонными деревнями и ряжеными крестьянами? Мы потеряли эти земли, потому что мы потеряли память о том, кто нам их дал. И их нельзя вернуть только силой оружия. Функция культуры — вернуть память.
Андрей Решетин: После возвращения я не даю публичных концертов. Мотивация не та. Фото: Из архива Андрея Решетина
Второй шаг — разрушение в народе чувства красоты, разрушение эстетики. Попса, которой все перекормлены сегодня, которая завоевала все и в эстраде, и в классике, в культуре играет роль анестезии. Вы должны видеть приятные сны, в тот момент, когда вы разлагаетесь, когда вас расчленяют. Сравните Дворцовую площадь, вид на Неву у Петропавловской крепости или у Кунсткамеры и современные районы Петербурга, и вы увидите, как далеко зашло разрушение вкуса. Такое происходит, на мой взгляд, когда понятие «культура» подменяется кругом пропагандой и социалкой. Это как если вместо великой литературы оставить одни фельетоны и сонники. Сегодня некоторым важно прокричать «За Донбасс, за победу», сочинить плохую песню на патриотическую тематику, ужасно ее спеть, и уехать на Мальдивы, не за ленточку же ехать — больше половины тех, кто сегодня про Донбасс нам поет и рассказывает, там никогда не бывали.
Псевдопатриотизм в культуре — тоже пример обрушения вкуса?
Андрей Решетин: Конечно! Люди, живущие в Донбассе, воюющие на фронте, раненые в госпиталях — все они чувствуют фальшь как никто другой. Величие страны, народа для меня — не только в военных победах, но и в научных открытиях, и в эстетике. Вот уничтожь их — и все, враг может обойтись без поля боя.
Попса, которой все перекормлены сегодня, которая завоевала все и в эстраде, и в классике, в культуре играет роль анестезии
Поэтому наш маленький коллектив восстанавливал и восстанавливает произведения искусства барочной эпохи, то, с чего начались наш музыкальный театр, наша светская поэзия. Мы воссоздали первую русскую оперу «Цефал и Прокрис», написанную еще в 1755 году. Композитор — Франческо Арайя, автор либретто — Александр Сумароков. Сложнейшее драматическое действие, техника пения такая, что сегодня даже представить сложно, а партии пели пятеро мальчиков от 11 до 14 лет и одна 15-летняя девочка. Длительность вместе с балетами в конце каждого из трех актов — около четырех часов. Восстановленную первую русскую оперу показали дважды в Эрмитажном театре и один раз в Большом.
Такова сегодня наша поддержка фундаментальной российской культуры. Страну спасут лишь те, кто ее строит и готов за нее умирать. Мы не таимся, мы не паразиты — таких хватает и без нас. Почему я записал альбом «Сильнее смерти»? Битва, с которой я вернулся, не закончится выстрелами пушек. Это битва за смыслы, сердца и умы. Именно в такой последовательности.